– Догадались, почему я здесь?
Он посмотрел через мое плечо на сестру.
– Кто-то убил ваших друзей, – продолжил я. – Хьюго Бака, Адама Джонса, Гая Филипса. Вы в курсе?
Он неопределенно качнул головой.
– Я хочу найти убийцу. Не поможете мне поймать ублюдка, который лишил их жизни?
Художник снова сосредоточился на мне:
– Мы с ними не друзья.
– Вы разыграли самоубийство. Летом, в Италии. Оставили одежду на морском берегу. Очень убедительно. Почему, Джеймс?
Он вздохнул так, будто долго старался не дышать, прикрыл глаза, а когда открыл, я увидел в них застарелую боль.
– Начали с чистого листа, – сказал я. – Так? И кто знал об этом? Ваша сестра. Друзья. Кто из них? Все?
– Ни один.
– Хьюго Бак знал.
– Нет.
– У него дома на стене висели две ваши картины. Одна – Джеймса Сатклифа. А другая – Эдварда Дункана.
Он вздрогнул.
– Я не стану раскрывать ваш обман. Если только вы не преступили закон и не причинили кому-нибудь вреда. Вы совершили что-то подобное, Джеймс?
В его глазах мелькнула паника.
– Я знаю, как вам удалось провернуть план с исчезновением. В это поверили, потому что вы страдали депрессией. Я видел список лекарств. Прозак, лювокс, люстрал, ципралекс. Настоящий коктейль. Но что привело к депрессии? Что случилось в школе?
Джеймс глубоко вдохнул. Выдохнул.
– В молодости стремишься попробовать все, – сказал он. – Как губка, впитываешь любой опыт. Уважаемый мистер Во был не просто директором дома, а нашим другом. Он столько нам рассказывал. О всяких чудесных вещах. О художниках и писателях.
Джеймс помолчал.
– Учил расширять границы сознания. Если бы двери восприятия были открыты, все предстало бы человеку таким, как оно есть – бесконечным. А кто в шестнадцать лет не хочет выбраться за пределы своей маленькой тщедушной личности? Уйти от обыденности, познать таинственные видения, экспериментировать?
– Наркотики? – спросил я.
Он фыркнул:
– Наркотики? Боже мой! Наркотики были только началом.
– Продолжайте.
Теперь он вспомнил все и говорил почти с облегчением:
– Там была одна девушка…
В комнате стало тихо.
– Девушка, – повторил я.
– Джеймс, – вмешалась сестра. – Я позвоню маме, а она – Берку. Помнишь Питера Берка? Он адвокат, дорогой мой. Больше ничего не говори.
– Мы хотели… не повеселиться, нет. Провести эксперимент. Расширить границы опыта.
Художник заколебался.
Я увидел на его запястьях шрамы – широкие, как напульсники, белые, как дохлая рыба.
Поймав мой взгляд, он одернул рукава блузы.
– Кто эта девушка? – спросил я. – Как ее звали? Где вы ее встретили?
– И сколько вас было? – добавила Рен.
– Шестеро. Нет, семеро. Она была миленькой.
– Миленькой? – переспросила Эди.
– Ну да. Когда-нибудь в другой жизни ее можно было полюбить. Я плохо помню ту ночь. – Он посмотрел себе под ноги, затем на меня. – Вы когда-нибудь принимали что-нибудь запрещенное? Простите, забыл ваше имя.
Сестра шагнула вперед и дала ему пощечину:
– Да заткнись же! Как ты мне надоел! Я устала тебя покрывать. Просто слушай меня и захлопни рот!
Она снова его ударила. Джеймс отпрянул, втянув голову в плечи. Эди встала между ним и сестрой, и Крессида немного успокоилась.
– Кто был в той комнате? – спросил я. – Вы сказали, семеро?
– Шесть. Семь…
– Вся компания? Сосредоточьтесь. Вы, Хьюго Бак, Адам Джонс, Салман Хан, Гай Филипс, Нэд Кинг. Они были там? Кто еще? Что случилось с девушкой?
– Мы хотели ее отпустить. Мы все продумали.
– Уроды, – пробормотала Рен.
– Мы хотели ее отпустить, но она кого-то из нас ранила. Очень сильно. Ситуация вышла из-под контроля.
– Значит, ранила, – повторил я, вспоминая утро в Центре судмедэкспертизы и вещь, которую положила мне в руку Эльза Ольсен. – Выдавила кому-то глаз, так?
Он удивленно взглянул на меня:
– Да. Поранила кому-то глаз. И сильно поранила…
– Хьюго Баку, да? У него был стеклянный глаз.
Джеймс растерялся:
– Хьюго? Разве? По-моему…
– Да, один глаз у мистера Бака был стеклянным.
Сатклиф закрыл лицо руками.
– Не помню. Это случилось так давно, в другой жизни…
– Хотите скажу, откуда я это знаю? Этот глаз я держал в руке, когда тело вашего друга разделывали судмедэксперты.
– Может, вызвать подкрепление? – спросила Рен. – Мне кажется, так будет лучше. Вулф?
– Справимся сами. Что случилось с девушкой, Джеймс? И как ее звали?
Он понуро качнул головой и не ответил.
– Похоже, мне придется вас арестовать, – сказал я. – Вы должны дать показания.
– Вы его убьете! – воскликнула Крессида.
Но Джеймс не обратил на сестру внимания. Он смотрел на меня. Теперь, когда он понял, что все скоро кончится, его взгляд прояснился, а голос стал ровным и странно спокойным:
– Хорошо. Я пойду с вами.
Сатклиф взглянул на пустынную улицу за окном. Ночь была холодная, сквозь пелену тумана светились призрачные огни фонарей. Как на его картинах.
– Хороший денек…
Джеймс шагнул и вдруг побежал к окну, шаркая слабыми неуклюжими ногами.
Я крикнул Рен, чтобы удержала его… Поздно.
Сатклиф с грохотом пробил стекло. Сквозь звон осколков я услышал вопль его сестры, а секунду-другую спустя – влажный, глухой удар упавшего тела. Эди взвизгнула.
Я уже сбегал по ступеням.
До земли было недалеко, но грузное тело Сатклифа рухнуло на кованую ограду. Острые прутья вспороли живот, разорвали пах и щеку.
Рен, видимо, позвонила в полицию – в лицо мне ударила вонь разорванного кишечника, и в тот же миг я услышал вой сирен.
Двадцать три
Я сидел в своей машине. По одну сторону дороги сияли окна многоквартирного дома, по другую чернел огромный Риджентс-парк. К горлу подкатила тошнота: из подъезда Наташи вышел Бен Кинг.
Консьерж распахнул перед ним дверь, коснулся пальцами виска, точно хотел взять под козырек, и я поморщился, увидев, какой благосклонной вестминстерской улыбочкой ответил ему политик. Даже выскользнув поздним вечером от вдовы покойного друга, Бен Кинг держался как высокопоставленный гость.
