– И все? – допытывалась Рен. – Хулиганство и легкие наркотики? Да ладно вам.
Хан бросил на нее настороженный взгляд.
– Мы никого не подбивали, – ответил он. – Нами руководили дух приключений, желание ставить эксперименты.
Хан вздрогнул и стиснул зубы.
– Он нас очаровал, понимаете.
– Перегрин Во? Это он был директором школы двадцать лет назад?
Салман покачал головой:
– Я о его любимчике. – Он усмехнулся. – Земном представителе Перегрина.
И я вдруг понял, кто в этой ситуации теряет больше всех.
– Вы имели в виду политика? Бена Кинга? Он был в фаворе у мистера Во?
Хан прятал глаза.
– Я не называл никаких имен. – Он запустил пятерню себе в волосы. – Вы должны меня защитить!
– Хотите написать признание? – спросил я.
Его рот скривился в пародии на кокетливую улыбку:
– А вам оно нужно, детектив?
– Мне кажется, время пришло, мистер Хан. Думаю, вы понимаете, что у вас нет другого выбора. – Я обвел взглядом бесполезную роскошь, окружавшую нас. – Ведь это не жизнь.
Он жадно затянулся.
– Мне нужно кое с кем переговорить. С женой, моей прекрасной… – Хан осекся, повесил голову, затем взял себя в руки. – С адвокатом и детьми. Господи, помоги мне! А потом я приеду к вам.
Он начал успокаиваться:
– Наверное, я помогу вам в расследовании.
– Когда вас ждать? – спросила Эди.
– Черт возьми! Когда я подготовлюсь, юная леди.
Я покачал головой:
– Так не пойдет, сэр. И придерживайте язык, когда говорите с моей коллегой. У нас есть причины предполагать, что во время вашей учебы в школе произошло серьезное преступление. Я мог бы арестовать вас прямо сейчас.
Хан рассмеялся:
– Правда? А в следующем году стояли бы возле этого дома в новенькой форме охранника и смотрели, как мои дети выгружают свои велосипеды из «Кайена» моей жены. – Он помолчал, выдохнул. – Завтра утром. Самое позднее – днем. Даю слово. Я хочу, чтобы все это кончилось.
– Кончится, – пообещал я. – Мы вам поможем. Но и вы должны помочь нам. Что произошло в школе?
– Что произошло? Я уже рассказал. Тебя ломают и создают заново. Вот что происходит в старых английских школах. Вот за что им платят родители. Вас разбирают на части и складывают по своему вкусу. Они принимают испуганных мальчиков и превращают их в воротил бизнеса, национальных лидеров, будущих премьер-министров. – Он глубоко затянулся. – Я познакомился с Перегрином Во в тринадцать лет. Тогда он был простым учителем литературы. Он нарисовал мелом черточку над доской и сказал: вот это – Шекспир. Потом нарисовал черточку в самом верху доски: это – Томас Лоуренс. А потом встал на колени – мы все, конечно же, хохотали – и нарисовал черточку прямо над плинтусом: а вот это – вы.
Салман Хан криво улыбнулся и махнул сигаретой.
– Оттуда мы и начали.
* * *
В Черном музее были гости.
В сто первый кабинет набилось человек десять молодых полицейских. Сержант Джон Кейн взирал на них без всякого удовольствия и жалости.
– Основные правила, – сказал он. – Ничего не трогать. Ничего не фотографировать. Ни в коем случае не брать «сувениров, о которых никто не вспомнит». Я вспомню, уж поверьте. Все экспонаты здесь намного старше и намного ценнее вас.
Послышались редкие смешки. Однако сержант был совершенно серьезен:
– Относитесь ко всему с почтением. И держите свои липкие лапы в карманах. – Он открыл дверь в музей. – Топайте.
Молодые люди двинулись вперед – оживленные и веселые, точно большие дети на экскурсии. Когда последний вошел в комнату, Кейн повернулся ко мне.
– Выпускники из Хэндона, – произнес он, имея в виду полицейскую школу. – Ко мне их присылают, чтобы хоть немного подготовить к реальной жизни. Такое вот нововведение.
– Могу подождать, – сказал я.
Он кивнул:
– Лучше так. Если хотите, присоединяйтесь.
Вслед за ним я отправился в викторианскую гостиную, где девять парней и три девушки хихикали над фальшивым камином и окном.
Они прошли под веревочной петлей и остановились перед столом, на котором лежали дробовики и винтовки, реплики и настоящие вещи. Рядом стоял стеклянный шкаф, полный автоматического оружия. Молодые люди перестали смеяться.
Они увидели трость, которая превращалась в шпагу, а затем в кинжал – убийцу полицейских. Здесь были все виды пистолетов, все виды ножей – у некоторых лезвия почернели от старой-престарой крови. Дольше всего студенты задержались перед стендом, который был посвящен полицейским, погибшим на службе. К концу визита – а на Черный музей много времени не уходит – все потрясенно молчали.
Когда они вернулись, Кейн прислонился к своему столу, держа в руке кружку с надписью «Лучший папа на свете».
– Надеюсь, вы усвоили урок: способов убить полицейского – множество.
Они не ответили.
– Благодарю за посещение Музея преступности Нового Скотленд-Ярда, – сказал сержант непривычным официальным тоном. – Пока вы не закончили Хэндон, советую пойти в Симпсон-Холл и почитать «Книгу Памяти».
Он посмотрел на их серьезные молодые лица и кивнул:
– Берегите себя и друг друга. Спасибо, удачи и до свидания.
* * *
Когда мы остались одни, я открыл свою сумку. В ней лежал пакет с кевларовым жилетом, который был на Мэллори в ночь, когда он погиб.
Жилет выглядел как новый, только на правом плече осталось большое пятно от крови, что лилась из смертельной раны. Я вручил его Джону Кейну, хранителю Черного музея.
Тридцать один
Больше всего в Риджентс-парке Стэн любил кафе «Честная колбаска», что рядом с Лондонским зоопарком. Я сидел на улице за столиком, пес – у меня на коленях. Мы как раз ели сандвич с беконом, когда появилась она. Рано или поздно все владельцы собак в Центральном Лондоне приходят в «Честную колбаску».
– Опять вы, – сказала Наташа.
Садиться она не стала. Сьюзан и Стэн закружились, обнюхивая друг друга, но танец собачке вдруг надоел, она развернулась и тявкнула прямо в морду моего пса. Тот попятился, поджав хвост, и отступил ко мне поближе.
– Вот так встреча, – сказала Наташа. – Как там говорится у англичан? Нарочная случайность? Привет, Стэн.
Что ж, обрадовалась хотя бы моей собаке.
– Хорошая поговорка, – ответил я. – Сегодня хотел к вам зайти, но мне сказали, что вы переехали.
– Я теперь живу по другую сторону парка, на Мэрилебон-роуд. Выбрала квартиру поменьше.
