На этих словах прапорщик прервал свой монолог, сощурился, пытаясь разглядеть храбреца, рискнувшего молвить слово. На свет вышел среднего роста человек лет сорока. Лицо его было изрезано морщинами и как-то уж странно спокойно. Одет он был в потертую «горку» без знаков различий.
— Что ты молодежь пугаешь? Где служишь-то? — спросил человек негромко и устало, как спрашивает учительница у нашкодившего ученика.
— Тебя, хмырь, это не касается, чеши в свою палатку, а то голову проломлю. Возраст тебя спасает. Стариков не трогаю.
Обладатель старой «горки», не говоря ни слова, повернулся к палатке и бросил через плечо:
— Уйду, конечно. Но предупреждаю: орать будешь — накажу.
— Чего ты сказало, чудо? Ладно, блевал я на твой возраст. Раз так дело пошло, щас ты у меня…
Дальше прапорщик ничего сказать не успел. Удар ногой по голени повалил его на землю.
— Остынь и протрезвей, — сказал сорокалетний и опять собрался уходить.
Но прапорщик уже вскочил с земли, навис над обидчиком, занес кулак размером с человеческую голову для жуткого удара и… И тяжелым мешком свалился на землю, держась за печень.
Удара человека в «горке» никто не заметил. Слишком быстро все произошло. Он наклонился к корчившемуся на земле прапорщику и так, чтобы слышали все, сказал:
— Это тебе наукой будет. Не умрешь, но умнее станешь. Не станешь умнее — станешь калекой.
Прапорщика стало тошнить. Человек в «горке» ушел в палатку.
— Кто это? Кто? — прошелся шепот среди ночевавших на лавочках.
— Подполковник Екимов, — сказал вышедший покурить старший вертолетной площадки. — Был в спецназе, а сейчас контрразведчик вроде как. По внутренним войскам.
Оставшаяся ночь прошла спокойно. Исключение составили лишь раскаты артиллерии, бившей где-то далеко отсюда.
Утром всех разбудили подметающие землю солдаты и командующий ими дежурный по вертолетной площадке.
Через полчаса на площадку, поднимая песок и пыль, села «мишка»
[3]
.
К «вертушке» из палатки вышел и Екимов. Почти сразу по трассе из города к шлагбауму подкатил кортеж из двух бэтээров и одного «уазика», из которого показался генерал. Екимов как-то по-обыденному отдал воинское приветствие и достал карту.
— Товарищи офицеры, — громко крикнул привыкший в институте к строевому уставу Михайленко. Сидевшие лейтенанты подскочили и замерли. Лишь Екимов и его окружение посмотрели на Михайленко как на последнего идиота, отчего ему стало как-то не по себе и даже стыдно. Небольшого роста генерал, крайне широкий в плечах, оторвал глаза от карты Екимова и, прищурившись, посмотрел на лейтенанта.
— Вот, сынок, молодец, — заговорил он, выдержав минутную паузу, жутко растягивая «е» и делая ударения на «о» на украинский или южно-русский манер, и, взглянув на Екимова, продолжил: — Почему команду подает лейтенант, а не подполковник? А, Екимов?
Видно было, что к институтской уставщине «бывалые» здесь относятся явно неодобрительно.
«Елки зеленые, дернул леший за язык, всегда раздолбаем же был — и тут так вляпаться», — проклинал Максим свое излишнее усердие.
— Так ведь не в помещении, товарищ генерал, — нашелся Екимов.
— Все равно, уважение должно быть. Представьтесь, товарищ лейтенант, — обратился он уже к Максиму.
— Лейтенант Михайленко, прибыл для дальнейшего прохождения воинской службы в тридцать четвертой отдельной бригаде в должности командира взвода разведывательного батальона, — доложил тот.
— Объявляю вам, товарищ лейтенант, благодарность. Екимов, вам же по пути, возьмите его с собой.
— Но, товарищ генерал…
— Нокай жене своей, в Шали ведь едешь, туда его и подкинешь. Комбригу скажешь, чтоб благодарность в личное дело занес. Не развалишься.
Генерал протопал к вертолету. И Михайленко, под тяжелыми взглядами всех, кто находился на площадке, подталкиваемый Екимовым, поплелся следом.
«Все, решат, что «рвач» и хочу выслужиться», — пронеслась мерзкая мысль в голове Максима.
Генерал сел ближе к кабине пилотов, следом за ним уселись двое из компании Екимова, потом сам Екимов, держа под локоть помрачневшего Максима.
— Из какого института? — перекрикивая шум вертолетных лопастей, спросил он в ухо Максима.
— Питерский.
— А, паркетно-балетный! Тогда все ясно, — улыбнулся Екимов.
Во внутренних войсках было всего пять институтов. И каждый имел свое неофициальное название. Санкт-Петербургский называли балетно-паркетным за то, что тот находился в культурной столице страны, а также за усиленную строевую подготовку вперемешку с запредельной уставщиной. Владикавказский военный институт благодаря своему расположению и усиленной горной подготовке носил название горно-копытного. Выпускники Новосибирского — одаренные дети севера. Саратовский — краснознаменный козлячий, или попросту краснокозлячий — такое название пошло из-за эмблемы Приволжского округа, изображавшей то ли лань, то ли козла. Эти названия офицеры помнили и делили друг друга по ним до пенсии. Но ничего обидного в них не вкладывали. Школа есть школа, а жизнь… Вот она.
Был еще и Пермский тыловой институт. Но тыл — он и в Африке тыл. Особого названия не требовал.
— Смотрю на тебя, — продолжил Екимов, — и пытаюсь понять, каким мозгом живешь. При бравой твоей подаче команды уж подумал, что спинным, но, честно, надеюсь, что ошибаюсь. Глаза у тебя… Нормальные глаза.
— А что, у человека несколько мозгов, что ли?
— Ну вот, ты даже такой истины не знаешь. Запомни, лейтенант: у человека есть три мозга. Первый — это головной. Будешь пользоваться им — возможно, выживешь и сохранишь жизни бойцам. Спинной — если решишь выслуживаться, наладишь связи с наградным отделом и спиной будешь чувствовать, когда надо подлизаться к отцам-командирам. Такая жизнь — жизнь приматов. Мерзкая, но перспективная. И третий вид мозга: жопенной. Прапорщик этот — пример такого мыслителя. Имея жопенной мозг, хорошо умирать, возможно, даже геройски. Жить с ним нельзя: либо сопьешься, либо станешь животным, которого никто не уважает, но многие боятся.
Набрав высоту, вертолет начал вилять.
— Это чтоб ни минуты не быть под прицелом, — пояснил, крича в ухо Максиму, Екимов. Однако объяснение не принесло облегчения лейтенанту: от качки начало мутить.
— Ну-ну, держись, — толкнул его локтем в плечо подполковник. — Службу с этого начинать не есть хорошо и правильно.
3. Пластилиновый город
Через полчаса «мишка» села в Ханкале. Екимов отвел Михайленко под деревянный навес, похожий на автобусную остановку, приказав ждать, а сам с генералом отправился за шлагбаум.
