– Ты ведь не затащишь его опять во дворец? – спросила вдруг Нэн. – Он держится так, точно здоров как бык, и ведь это правда, многие ему и в подметки не годятся. Только, понимаешь ли, ему в жизни солоно пришлось. Ноги у него болят до сих пор. Он не может носиться туда-сюда сломя голову да возиться с развратными графьями.
Я все же сумел снять верхние табуреты, не обрушив всю груду.
– Нет, – сказал я, – не затащу. К тому же мне и самому при дворе больше делать нечего. Меня изгнали.
– Ах изгнали?
Нэн уперла руки в крутые бока.
– Вы только подумайте! Что же ты натворил, малыш, если королева так тебя невзлюбила? – Она коротко хохотнула. – Нет, что бы там ни было, считай, тебе повезло. В наши дни человеку в здравом уме при дворе не место. Ее величество совсем спятила. Вот увидишь: скоро она со своим испанским женишком зажжет по всему Смитфилду костры для еретиков!
Нэн сказала это походя и тут же закричала мальчишке, чтоб тот не смел заметать пепел в угол, а вынес за дверь. Однако меня от ее слов пробрал озноб. Вот, стало быть, что простые лондонцы думают о своей королеве? Как ухитрилась Мария столь скоро развеять искреннее ликование, которым было встречено ее восхождение на трон? В своем ревностном стремлении вернуть страну к истинной вере и произвести на свет наследника она потеряла то, без чего не может успешно править ни один монарх, – любовь своих подданных.
Я знал, я чувствовал, что Елизавета, когда придет ее время, не забудет этого урока.
Глава 24
Шелтон вернулся к середине дня верхом на Шафране, рядом трусил Уриан, забрызганный дорожной грязью. Пес ликующе прыгнул на меня. Пока я ласкал его, а он восторженно облизывал мне лицо, Шелтон рассказал, что ему не сразу удалось уговорить конюшенных мальчиков отдать животных; правда, помогло то, что в конюшнях царил сущий хаос.
– Пришлось вытрясти кошелек, – сообщил он, виновато глянув на Нэн. – Все готовятся к переезду в Хэмптон-корт, так что с моей помощью хлопот у них немного убавилось. А вот к арабскому скакуну принцессы меня даже не подпустили. Ухаживают за ним отменно; говорят, королева решила преподнести его в дар Филиппу, когда тот прибудет в Англию.
– Моей госпоже это не понравится, – пробормотал я.
Нетрудно представить, какой шум поднимет Елизавета, когда до нее дойдет эта новость. Гнев ее заглушит рычание львов в зоопарке Тауэра.
– Двор переезжает завтра, – прибавил Шелтон. – Снимутся с места всей оравой и отправятся в Хэмптон-корт – готовить дворец к приезду Филиппа и его свиты. Ты уже думал, что будешь делать дальше? Вряд ли ты помышляешь остаться здесь и подавать матросам пироги с куропаткой.
– А почему бы и нет? – задиристо осведомилась Нэн. – Это приличное занятие. И, бьюсь об заклад, куда безопасней того, что он там себе уже навертел.
– Это уж точно, – отозвался я, сдерживая смех.
Неожиданно при виде этой мелкой семейной свары мне стало легче. Приятно осознавать, что на свете есть люди, способные оставаться людьми.
– Бьюсь об заклад, так оно и есть. Впрочем, я покидаю Лондон. Вам ни к чему лишние неприятности. – Я искоса глянул на Шелтона. – Похоже, выбора у меня нет.
– Сесил, – сказал он.
– Да, – кивнул я. – Ему наверняка не терпится узнать все новости, и он сможет спрятать меня.
Румяное лицо Нэн заметно побледнело.
– Ты же не собираешься… – заговорила она, глядя на Шелтона.
Он взял Нэн за подбородок, наклонился к ней и поцеловал.
– Самую малость, любовь моя. Не отпускать же парня одного. С его-то везением он, чего доброго, сгинет в придорожной канаве.
Я хотел было возразить, мол, ни в какой канаве не сгину, мне уже двадцать один год, я взрослый и знавал приключения поопасней поездки в деревню, но потом сообразил, к чему он клонит, и прикусил язык.
Путешествие к Сесилу было удобным случаем, который нам, возможно, никогда больше не подвернется.
* * *
Мы выехали на следующий день с рассветом. Шелтон сказал, что так будет проще избежать ненужных расспросов, тем более двор выдвинется в Хэмптон-корт и все, кому не лень, сбегутся поглазеть на кортеж королевы.
Я, облаченный в дядины обноски, только ниже надвинул шляпу на лицо, когда нас остановили у ворот. Шелтон сплел изумительную небылицу об участии в шотландских войнах Генриха VIII, объявив шрамы на своем лице памятью о доблестных подвигах. Часовые были впечатлены. Один из них – скрюченный старичок, до того тощий, что, казалось, не он носит мундир, а наоборот, – сражался в тех же войнах и, с гордостью завернув рукав, показал рваный шрам на предплечье. Затем он махнул рукой – проезжайте, мол, – и не взял с нас пошлины. Вскоре мы уже галопом скакали по изрытой колеями дороге, оставив город позади.
Оглянувшись через плечо, я долго смотрел на Лондон. Тауэра видно не было, но я прекрасно его представлял – громадную Белую башню в окружении крепостных стен, узкие парапеты на укреплениях – и мысленно молился за благополучие четырех дорогих мне женщин, которые остались там. Я буду ждать их освобождения. Ждать и готовиться. Сибилла Дарриер преподала мне урок, которому я не дам пропасть втуне; настало время признать, что я – шпион Елизаветы, всецело преданный ее благу. Впредь опасность не застанет меня врасплох.
Затем мысли мои обратились к церкви, где покоился Перегрин.
– Прощай, друг мой! – прошептал я. – Я тебя никогда не забуду.
В согласном молчании мы с Шелтоном ехали через селения, уже оправлявшиеся от последствий бунта, и отворачивались от виселиц, на которых покачивались трупы мятежников. Уриан с наслаждением бежал впереди, рыскал в лесных зарослях, носился по лугам и шлепал по ручьям, наполненным талой водой.
Наконец я прервал молчание. Времени у меня было предостаточно, чтобы с ходу засыпать Шелтона десятками вопросов, но вместо этого я лишь робко спросил:
– Моя мать была красива?
– О да, – вздохнул Шелтон. – Никогда в жизни я не встречал подобной красоты. Неудивительно, что брат, король Генрих, называл ее своей Розой. Ей достаточно было просто войти в парадный зал, чтобы весь двор замер, затаив дыхание. Однако дело не только в красоте: она обладала внутренним светом, и он сиял, даже когда она печалилась. И еще она была неизменно предана тем, кого любила. В ней не было ни бесцеремонности, ни жесткости; со всеми она обращалась как с ровней.
Я зачарованно смотрел на Шелтона. Он был знаком с моей матерью… он знал ее.
– Ты был в нее… – Я осекся, не в силах выговорить последнее слово.
Мне вдруг показалось, что я вторгаюсь в личные, бережно хранимые воспоминания.
Шелтон все так же прямо смотрел перед собой, однако рассказ о прошлом смягчил его лицо, и я легко мог представить молодого плечистого мажордома, каким он был много лет назад.
