Мом сказал:
93. – Обычно, слепая владычица, все прочие боги рассчитывают на места за те добрые дела, что они делают и могут сделать, и только за таковые сенат поставляет себе за правило награждать; а ты, защищая свое дело, привела нам перечень и список преступлений; за них тебя нужно прогнать не только с неба, но даже с земли.
Фортуна возразила, что была она не хуже других, а будь она хуже, и это не было б плохо, ибо, раз на то воля судьбы – все хорошо; и если бы ее природа была такова, как у ядовитой гадюки, то и в этом не ее вина, а природы или того, кто ее такою сотворил. Ведь нет вещи дурной самой по себе: ибо ни гадюка не смертельна и не ядовита для гадюки, ни дракон, лев, медведь – медведю, льву, дракону; но всякая вещь – зло по отношению к какой-либо другой, как и вы, доблестные боги, являетесь злыми по отношению к порочным; боги света и дня – злыми для богов ночи и тьмы; и вы сами для себя хороши, а те сами для себя хороши: все равно как то бывает в земных сектах, враждебных друг другу, где обоюдные противники сами меж собой зовутся сынами божьими и сынами справедливости: зато уж, как те, так и другие, не оставаясь в долгу, самых выдающихся и более чтимых во вражьем стане зовут самыми худшими и никуда не годными. Стало быть, и я, Фортуна, будь я, по мнению одних, самая бесчестная, по мнению других, по-божески добра. Ведь это – очень ходячее мнение на земле, будто бы Фортуна людей зависит от неба, так что нет ни самой малой, ни самой большой звезды на небе, о которой бы не говорилось, что я влияю чрез нее.
Тут вступился Меркурий и сказал, что она слишком двусмысленно пользуется своим именем: ибо иной раз за Фортуну принимают не что иное, как неизвестное совпадение обстоятельств. Но для Провидения неизвестности нет, как бы ни была она велика для очей смертных.
Фортуна, не слушая, продолжала свое и прибавила, что самые выдающиеся и лучшие философы мира, как Эпикур, Эмпедокл, приписывали ей более, чем самому Юпитеру, даже больше, чем всему совету богов вместе.
94. – Так и все остальные, – говорила она, – считают меня богиней, небесной богиней, так как, думаю, для вас не внове стих, который прочтет вам любой школьник: «Те facimus, Fortuna, deam, caeloque locamus» («Богинею мы называем, Фортуна, тебя и на небо возносим»).
Мне хочется, боги, чтобы вы вдумались, правы ли те, что называют меня дурой, глупой, безрассудной, в то время как сами они так глупы, безумны и безрассудны, что не умеют объяснить, для чего я существую. Есть и такие, что, считая себя ученее прочих, делом доказывают, приходя к противоположным заключениям, после того, как их к тому принуждает истина. По их мнению, я до того неразумна и безрассудна, что уже не считают они меня за это подлой и низкой, ибо таковым отрицанием не берут у меня, но прибавляют мне преимуществ; как бывает и со мною, когда отказываешь в малом, чтобы ссудить большим. Они, значит, считают, будто действую я не от разума и с разумом, но превыше всякого разума, всякого рассудка, превыше всякого ума. Мало того, по моим действиям замечают и признают, что я имею и проявляю власть и господство прежде всего над разумным, умным и божественным: ибо нет мудреца, который бы приписывал мне воздействие над вещами, лишенными разума и ума, как камни, звери, дети, сумасшедшие и прочие, не имеющие представления о целях и не действующие для цели.
95. – Я скажу тебе, Фортуна, – вымолвила Минерва, – почему называют тебя безрассудной и безумной: кому не хватает какого-нибудь чувства, у того недостает какого-нибудь знания и главным образом того знания, какое дается этим чувством. Посмотри на себя. Ты лишена зрения – самой главной основы знания.
Фортуна возразила, что Минерва или заблуждается, или хочет обмануть ее; и уверена в том, что достигнет своего, ибо видит, что она – Фортуна – слепа.
96. – Но хотя я и без глаз, я не без ушей и ума.
Саулин. А по-твоему, это правда, София?
София. Выслушай, и увидишь, как Фортуна умеет разбираться, и что для нее не остались закрытыми философия и, между прочим, метафизика Аристотеля.
97. – Я, – говорила она, – знаю, нашелся один такой, что заявил: «Зрение всего более желательно для знания», но не знавала такого глупца, который бы сказал, будто зрение всего более дает знание. А заявивший, что зрение всего более желательно, не хотел тем самым сказать, будто оно было бы самым необходимым, исключая познание некоторых вещей, как-то: цветов, фигуры, симметрии тел, красоты, изящества, и прочего видимого, что скорее обычно смущает воображение и заблуждает ум; что даже зрение вовсе не есть необходимость при всех и при лучших способах познания, ибо – он знал очень хорошо это – многие, чтобы сделаться мудрецами, лишили себя зрения, а из тех, что или по воле судьбы, или по природе ослепли, многие были самыми замечательными людьми, как это можно доказать множеством Демокритов, Тирезиями, Гомерами и такими, как слепец Адрии [76] . Затем, я думаю, ты в этом сумеешь разобраться, если ты – Минерва, когда известный философ Стагирит сказал: «Зрение всего более необходимо для знания», – он не сравнивал зрение с другими средствами познания, например, со слухом, размышлением, умом, но делал сравнение между тою целью зрения, что есть знание, и другими целями, какие можно предположить для зрения. Вот почему, если тебе не докучает прогулка по Елисейским полям для беседы с ним (если он еще не ушел оттуда для новой жизни и не выпил Летейских вод), посмотри, как он примет такое чтение: мы жаждем зрения всего более для целей знания; а не это иное: мы жаждем из всех прочих чувств всего более зрения, чтобы знать.
Саулин. Удивительно. Фортуна умеет лучше рассуждать и толковать тексты, нежели Минерва, которая на том стоит.
София. Не удивляйся, ибо если ты поглубже вдумаешься, приобретешь некоторый навык, поспоришь хорошенечко, то найдешь, что дипломированные боги знания, и красноречия, и суждений нисколько ни справедливее, ни умнее, ни красноречивее прочих.
Ну, так вот, продолжая защиту своего дела перед сенатом, Фортуна сказала, обращаясь ко всем:
98. – Ничего, ничего не отняла, боги, у меня слепота, ничего ценного, ничего необходимого для моего усовершенствования. Ибо не будь я слепа, не была бы я Фортуной, и подавно слепота эта не может не только уменьшить или ослабить славу моих заслуг, но, наоборот, от нее-то я и беру доказательство их величия и превосходства, из-за нее-то я и убеждаюсь в своем нелицеприятии и в том, что я не могу быть несправедливой в распределении.
Меркурий и Минерва сказали:
99. – Немало сделаешь, если докажешь это.
Тогда Фортуна продолжала:
100. – Для моей справедливости надо быть такой: для истинной справедливости не приличествует, не годится, наоборот, отвратительно и оскорбительно действие глаз.
Глаза сотворены для различения и для распознавания различий (не хочу сейчас доказывать, как часто заблуждаются те, кто судит на основании глаз); я – справедливость, которой не нужно разбираться, не нужно делать различий. Но так как все по началу, в сути и по цели есть одно сущее, есть одно и то же (ибо сущее, единое и истинное – одно и то же), то я должна все уравнивать, ценить всех одинаково, принимая всякую вещь за единое, и одинаково быстро отвечать на взгляды и призывы и тех, и других; с одинаковой благосклонностью одарять как одного, так и другого; быть благосклонной и к ближним, и к дальним. Я не вижу ни митр, ни тог, ни корон, ни искусства, ни ума, не замечаю заслуженных и незаслуженных; ибо если даже и есть такие, то они разнятся не по своей природе, но всеконечнейше по обстоятельствам, условиям и случайностям, которые подвертываются, встречают, набегают то на одного, то на другого. Вот почему, когда я даю – не вижу, кому; когда беру – не вижу, у кого, ибо так я ко всем одинакова и совершенно безразлична. И вместе с тем, конечно, я понимаю и устраиваю полное равенство и справедливость во всем, разделяя всем поровну и справедливо.
