По поводу второй гипотезы следует отметить, что присутствие русов в крымском Неаполе не фиксируется ни одним источником. Кроме того, данной интерпретации противоречит и то, что отголоски этого события сохранились в немецком эпосе, на что обратил внимание еще А.Н. Веселовский: «Бравлин-Мравлин, русский князь, ходил на Сурож, как в поэме об Ортните Илья русский участвует в походе на языческий (?), может быть, еврейско-хазарский (см. имя (правившего в нем. — М.С.) князя: Nacharel, Machorel, Zacherel: Нахор, Захария?) Suders: Suders от Su(g) da, Судак…»
{617} Однако из этого тонкого наблюдения отечественного исследователя следует не только реальность самого похода, но и то, что западные славяне если даже не участвовали в нем непосредственно, то, по крайней мере, слышали о нем. Но это обстоятельство опять-таки указывает на север Руси как на зону наиболее интенсивных западно-восточнославянских контактов и подтверждает, что поход на крымский Судак-Сурож был предпринят именно оттуда. Предание о далеком успешном походе русов с севера Восточной Европы через западнославянское посредничество вполне могло попасть в немецкий эпос. Наоборот, если речь шла о междоусобной войне расположенных неподалеку друг от друга крымских городов, не имевших тесных контактов с немецкими землями, от которых они находились весьма далеко, то механизм попадания этого известия в немецкий эпос представляется совершенно необъяснимым. Точно так же оказываются непонятными и мотивы, по которым это известие о локальном конфликте, бывшем подобным множеству других, происходивших гораздо ближе к Германии, оказалось вдруг включено в немецкий эпос. Таким образом, русы Жития Стефана Сурожского если и не являлись западными славянами, то находились с ними в интенсивном контакте. Найденный на территории Рюрикова городища западнославянско-скандинавский археологический материал точно так же указывает на западный регион как на место происхождение описанных в данном житии русов. Как видим, вывод, к которому мы пришли на основе исследования эпоса, полностью подтверждается и данными археологии.
Несмотря на фантастическую историю обращения князя и его бояр в христианство, возможно, что и в этом отношение данное житие отражает некие исторические реалии. Ибн Хордадбех, рассказывая о русских купцах, отмечал, что в мусульманском мире эти купцы «выдают они себя за христиан»
{618}. Данный факт свидетельствует о знакомстве русов с этой религией задолго до крещения Руси. Первая редакция сочинения этого автора датируется 846 г. и хронологически близка с нападением русов на Сурож. С этим следует сопоставить и находку древнейшего на сегодняшний день на Руси креста-складня с реликвиями. Он был обнаружен в Ладоге, на Варяжской улице, в слое, датируемом промежутком от 90-х годов IX в. до 925 г., причем на этом же участке были найдены скорлупа грецких орехов, раковины каури, воск и фрагменты восточной керамики
{619}. Ближайшие аналоги данному кресту находятся в нижнем Подунавье, хоть более поздние аналоги XII—XIII вв. встречаются в Херсонесе и городище Звенигород. А.А. Пескова допускает связь ладожской находки с походом Олега на Царьград, но это предположение верно лишь только в том случае, если носитель этого креста потерял его вскоре после приобретения. Кроме того, источники ничего не говорят о том, что кто-либо из войска Олега перешел в христианство. Если же предположить, что владелец данного складня потерял его после более или менее длительного обладания им, то эту находку вполне возможно соотнести с походом на Сурож. Поскольку складень был изготовлен из латуни, а не из драгоценных металов, очевидно, что он представлял ценность как предмет культа, а не как ювелирное изделие. Тот факт, что древнейший из известных на сегодняшний день крестов был обнаружен на севере Руси, а не на гораздо более близком к Византии юге, показывает достаточно ранний переход отдельных ладожан в новую веру. Вне зависимости от того, принимал участие или нет первый владелец складня в походе на Сурож, его находка в Ладоге в определенной степени соответствует той картине знакомства с христианством жителей Руси, которую рисует Житие Стефана Сурожского.
При рассмотрении этого текста следует иметь в виду, что практически в то же время и в том регионе, в котором автор Жития разместил русов, произошло еще одно важное событие, оказавшее влияние на весь последующий ход русской истории. Из западных источников известно, что отец Рюрика, Синеуса и Трувора Годлиб был повешен датчанами в 808 г. Так как к этому моменту у него было уже три сына, следовательно, его брак с дочерью Гостомысла У милой должен был состояться самое позднее двумя годами ранее. Поскольку Житие Стефана Сурожского называет предводителя русов новгородским князем, весьма маловероятно, что он не имел никакого отношения к браку дочери новгородского же старейшины Гостомысла, поскольку оба этих события происходили почти в одно и то же время на рубеже VIII–IX вв. и в одном и том же месте. Археологические данные уточняют, что речь должна идти, по всей видимости, не собственно о Новгороде, а о расположенном по соседству с ним Городище. Как археология, так и наблюдение над распространением эпического сюжета однозначно указывают на западнославянские связи обитателей Городища. Все это делает весьма вероятным предположение, что именно русский князь из Жития Стефана Сурожского способствовал тому, что Гостомысл из целого ряда возможных вариантов династического союза выбрал в мужья для своей дочери представителя именно ободритского княжеского рода, сын которого впоследствии приведет с собой из-за моря Русь в Восточную Европу. Если это так, то и сам Бранлив-Пролаз принадлежал к числу тех русов, которые источники отмечают среди ободритов, и, вполне вероятно, состоял в родстве с их княжеской династией. Как уже отмечалось выше, С. Бухгольц сообщал предание об отправившихся в Финляндию сыновьях Антюрия, далеким потомком которых и мог быть организатор похода на Крым. Все эти соображения позволяют объяснить еще один аспект истории севера Руси, который в противном случае остается непонятным. Археологические данные свидетельствуют, что на рубеже VIII–IX вв. Любшанская крепость контролировала стратегический путь, ведущий к будущему Новгороду. Находившийся в крепости западнославянский гарнизон едва ли спокойно пропустил бы к себе в тыл отряд вооруженных скандинавов. Подобное представляется крайне маловероятным хотя бы по тому, что в таком случае защитникам крепости в любую минуту грозил одновременный удар викингов как со стороны моря, так и со стороны суши. Однако археологические данные фиксируют присутствие определенного количества скандинавов на территории Рюрикова городища. Объяснить подобное несоответствие может лишь то предположение, что мимо Любшанской крепости эти скандинавы шли не сами по себе, а в составе дружины западнославянского князя. Логично предположить, что лишь в таком случае гарнизон крепости мог спокойно пропустить в глубь контролируемой ими территории иноплеменных пришельцев.
Весьма важным оказывается и то, что немецкий эпос называет завоевателя Судерса Ильей Русским, то есть Ильей Муромцем. Образ главного героя наших былин складывался на протяжении столетий и имел целый ряд исторических прототипов. Тот факт, что одним из наиболее ранних прототипов этого богатыря был князь Бранлив из Жития Стефана Сурожского, красноречиво показывает, что его дальний победоносный поход на юг был воспринят современниками как героический подвиг. Данный вывод на первый взгляд противоречит хорошо известной былинам характеристики Ильи Муромца как крестьянского сына, совершавшего свои подвиги во время правления Владимира Святославича. Однако следы более раннего пласта данного образа встречаются нам в былине «Илья Муромец на Соколе-корабле». В ней главный герой вместе с Добрыней плавает на корабле по морю, а когда «турецкий пан, большой Салтан» хочет захватить корабль, Илья Муромец собирается выпустить свою стрелу «в турецкий град… самому Салтану в белу грудь»
{620}. Данная былина заметно отличается от других былин, посвященных подвигам Ильи Муромца, уже тем, что в большинстве из них он защищает от врагов родную землю и совершает походы пеший или верхом на коне, но отнюдь не на корабле. Поскольку ко времени окончательного сложения текста былины бывшие византийские владения принадлежали уже туркам, становится понятным появление в ней турецкого Салтана. Весьма показательно, что описание корабля Ильи Муромца в данной былине перекликается с изображением кораблей Вещего Олега во время его похода на Царьград (рис. 15). Из-за неоднократной прорисовки носа корабля сказать, какая конкретно птица была на нем изображена, затруднительно, однако очевидно, что ладьи Олега на древнерусской миниатюре явно отличаются от скандинавских драккаров. Следует также вспомнить, что сын Ильи Муромца именуется в былинах Подсокольничком, что вновь указывает на связь главного русского богатыря с образом сокола — тотемной птицей ободритов-ререгов. Как уже отмечалось выше, брак Ильи Муромца с Латыгоркой указывает на какую-то связь богатыря как с княжеским родом, так и с Прибалтийской Русью. О том, что некогда Илья Муромец занимал в былинах более высокое положение, нежели то, какое фиксируется во время их записи в XVIII–XX вв., красноречиво говорят и данные немецкого эпоса XII в. В нем Илья Русский внезапно оказывается братом Владимира и правителем Греции. Эти наиболее ранние записи говорят о том, что первоначально Илья и в отечественном эпосе фигурировал как родственник правящей династии, а указание на его правление в Греции свидетельствует о его активности в южном направлении, отголоски которой сохранились в былине «Илья Муромец на Соколе-корабле». Сравнение между собой данных русского и немецкого эпосов показывает, что первоначально Илья Муромец являлся родственником Рюриковичей, был связан с образом сокола и предпринял морской поход на юг. Все это полностью соответствует тем данным, которые были нами установлены о предводителе русов из Жития Стефана Сурожского.
