Как выяснилось, Илюшин рано обрадовался. Могилу Григорий упомянул в переносном смысле. В действительности им хотелось лишь разведать, как бы поизобретательнее напакостить соседу. Но оба были уже изрядно пьяны, вокруг темнело с каждой минутой, и, бестолково потыкавшись между унавоженными грядками и морща носы, мстители вернулись обратно.
– И это вы от меня скрывали? – не поверил Илюшин. – Зашли к соседу, бесплатно нанюхались помета и вернулись?
– Высмеют же, – объяснил Григорий, морщась, как от зубной боли. – Ты подруге своей растреплешь, она еще кому, и будем мы посмешищем на весь, так сказать, городишко.
Илюшин наконец-то понял. Он был городским до мозга костей и не знал, как прочно оседает в памяти маленького городка любой промах. Как раздувается болтливыми соседями до поистине эпических масштабов. Как всплывает потом при каждом удобном случае из глубин коллективного подсознания подобно торпеде и выстреливает в цель под одобрительный хохот окружающих. Причем торпеда эта многоразового использования.
Сергею Бабкину, в детстве каждое лето проводившему в деревне, было бы что порассказать о коллективной памяти. Но Бабкин в эту минуту занимался совсем другими делами.
– Нам не хотелось бы стать предметами насмешки, – подтвердил Петруша, ежась от неловкости.
Макар внимательно посмотрел сначала на одного, потом на другого. Перед ним сидели гороховый шут с образцовым подкаблучником и рьяно пеклись о своей репутации.
«Братцы, да над вами и так весь Шавлов хохочет! – почти сорвалось с языка Илюшина. – Что там ночные бродилки по пустому соседскому саду! Хватит мне голову морочить!»
Бабкин разъяснил бы ему и это кажущееся противоречие, но, на счастье мужа и брата Нины, в комнату заглянул Олег.
– Ритка не у вас?
– Пойдем вместе поищем! – поднялся Илюшин.
К этому моменту он уже устал слышать от мужчин семейства Сысоевых, что они ничего и никого не видели. К тому же он начал жалеть, что час назад отказался от борща, и обычная наблюдательность стала ему изменять. Саша Стриженова обязательно подумала бы, что Нина, пышногрудая миловидная Нина с взглядом покормленной белочки и челюстями акулы защищает своих. Одному черту ведомо, что за невидимые сети раскидывает она над домом, но именно поэтому все Сысоевы в трудное время остались под сенью родной крыши. Именно поэтому у Илюшина сбоят все тонкие настройки, прежде никогда не подводившие, именно поэтому он проходит мимо очевидных ответов и не задает напрашивающиеся вопросы.
Но Саша пыталась в это время добиться встречи со следователем. Так что Макар последовал за Олегом, не заметив, с каким облегчением за его спиной переглянулись Григорий с Петрушей.
– А скажи-ка мне, милый друг, – спросил Макар, когда они вышли, – ты сам кого-нибудь подозреваешь?
Олег покосился на него.
– Давай-давай, – подбодрил Илюшин. – Считай, что ты у исповедника. Колись.
– Никого, – буркнул Олег.
– Тайны есть у всех.
«Да какие это тайны! – с легким раздражением отозвался про себя Олег. – Так, секретики мелкие».
– Мелкие, – выдавил он.
– Например? Почему, скажем, твой дядя такой нервный последнее время?
Олег пожал плечами.
– Светлана.
– Что – Светлана? – терпеливо осведомился Илюшин.
– Бросила. Грустит. Любил.
«Григория бросила очередная любовь всей его жизни, – расшифровал Илюшин. – Вот он и ходит смурной».
– А остальные? – строго спросил он.
Олег сдержанно помотал головой.
«Не знаю ничего, богом клянусь!» – перевел Макар.
– Брось!
Сысоев остановился и укоризненно взглянул на Илюшина сверху вниз.
– Зря! – выговорил он. – Я бы это!
«Напрасно ты, Макар, мне не доверяешь! Будь у меня хоть какие-то сведения, я бы непременно их тебе сообщил».
Красноречием Олег никогда не отличался. Он хотел бы объяснить этому парню, что есть вещи, о которых думать нельзя, потому что когда не думаешь, их как будто нет. И это не побег от реальности и не попытка спрятать голову в бетон. Он знал, что его невеста не убивала старуху. Из этого, несомненно, следовало, что ее убил кто-то из своих, и Олег привел Макара Илюшина к себе в дом, чтобы тот нашел преступника. Но в самой глубине души Олег был уверен, что Макар, как фокусник из кармана, вынет расклад, при котором не будет виноватых.
Не то чтобы Олег остро восхищался Илюшиным. Сысоев вообще не понимал, с кем имеет дело. Просто в нем сильна была детская вера в заклинание его матери: само рассосется. И чем тяжелее была ситуация, тем глубже верил Олег, что плохое рассосется, если очень напряженно и внимательно смотреть в сторону хорошего.
При всей абсурдности этого подхода он на удивление часто себя оправдывал.
Но объяснить всего этого Илюшину Олег был просто не в состоянии. Он и себе не смог бы.
Макар шел все медленнее, и в конце концов Сысоев тоже был вынужден остановиться.
– А где ты сам был после девяти двадцати?
– Тут, – махнул рукой Олег. «Дома».
– Тебя видел кто-нибудь в следующие сорок минут? И зачем ты вообще смылся?
– Друг позвонил, ему помощь нужна была, – спокойно сказал Олег, внезапно проявляя склонность к предложениям, состоящим больше чем из одного слова. – Обсуждали дело одно.
– Ясно. Пошли.
Олег снова двинулся вперед. Дом был разделен пополам длинным узким коридором, и так получилось, что, задержавшись, Илюшин оказался за спиной Сысоева. Олег направлялся к лестнице на чердак, подозревая, что сестра может скрываться там.
Макар подался перед, словно желая опередить его, и громко крикнул:
– Рита!
Рука его нырнула в задний карман Олеговых джинсов и молниеносно извлекла сотовый телефон. Весь фокус не занял и одной секунды.
– Во рявкнул, – упрекнул Олег.
– Ты еще Бабкина не слышал, – без тени смущения сказал Илюшин, быстро проглядывая на ходу записную книжку на телефоне. – Тот однажды в зоопарке чихнул, и в пятом вольере медведица разродилась.
– Бывает! – флегматично отозвался Сысоев. – Что такого.
– Ну, она не была беременна. А за исключением этого все в порядке.
Олегу потребовалось обернуться, чтобы посмотреть на лицо Илюшина.
– Это там не Рита? – быстро спросил Макар.
И стоило Сысоеву сделать движение в указанном направлении, как телефон вернулся в его карман.
– Нет, не Рита, – удивленно сказал Олег, покосившись на Макара. – Это портрет. Дед мой.
– Показалось, значит. Похожи очень.
