– А от воров, – прищурилась Елизавета.
– Да что у тебя, гробница египетская? Кто к тебе полезет?!
– Гробница не гробница, – огрызнулась Елизавета Архиповна, – а твои мозги смогу через нос крючком вынуть! Ежели найдется что вынимать.
И так зыркнула, что участковый смылся от греха подальше.
Тем более что придраться было не к чему. Старуха исправно продлевала разрешения, проходила все положенные комиссии, а зоркость демонстрировала такую, что впору позавидовать.
Но это было несколько часов спустя. А сразу после выстрела огромная голубиная стая в панике взметнулась с лужайки, оглушительно хлопая крыльями.
На этом Елизавета не угомонилась.
– За умышленное распространение опасной инфекции в местах большого скопления людей, – раздельно проорала она, – подсудимая Алла Повышева приговаривается к высшей мере наказания!
– Ты что, ты что… – забормотала Алла Игнатьевна, пятясь по лужайке. – Лизонька! Окстись!
– Вижу цель! – каркнула Лизонька. – Готовлюсь к исполнению…
К чему готовится обезумевшая ведьма, Алла так и не узнала. Как кролик перед призраком кастрюльки с рагу, рванула она прочь, петляя по дороге, и вслед ей летел хриплый злобный хохот старой карги.
При таком отношении к животным и людям неудивительно, что большинство тварей божьих, кроме клопов, обходили дом Елизаветы стороной.
Откуда взялся пудель, никто так и не узнал. Был он стар, болен, труслив и измучен скитаниями. В грязно-ржавых колтунах с трудом угадывался первоначальный черный цвет шерсти. Глаза слезились. Пудель жался к заборам и шарахался, когда на него гавкали дворовые собаки.
В конце концов он прибился к магазинчику на краю города. Сердобольные продавщицы выносили ему еду, однако даже за корм пудель отказывался подходить: нервно хватал беззубой пастью содержимое миски и отбегал в сторону. Он боялся всех: людей, кошек, воробьев, машин, боялся велосипедов и пакетов, стариковских клюк и детских вертушек, и было непонятно, как такая жалкая тварь, передвигающаяся исключительно на полусогнутых ногах, до сих пор не скончалась от разрыва сердца.
Увидев его первый раз, Елизавета предложила пристрелить, чтобы не мучился. В хвосте пуделя возмущенно забегали блохи и грозно замахали в сторону Елизаветы Архиповны кулаками. Сам пудель сидел неподвижно, смотрел перед собой бессмысленно-стариковским взглядом.
На второй раз Елизавета донесла до продавщиц, что ей неприятно видеть этот ходячий полутруп, когда она спешит с утра за свежим батоном.
Пудовкину неожиданно поддержала Алла Игнатьевна, покупавшая тут же сметану на развес. «Напишу заявление! – пообещала она. – В эту, как ее… Службу по отлову. Нечего ему тут делать. Раз такие жалостливые, забирайте себе!»
Забрать пса было никак не возможно. Обе продавщицы это понимали.
– Жалуйтесь, – равнодушно сказала одна.
– Не идет он к нам, – с ненавистью процедила вторая. – А то забрали бы.
– Что значит «не идет»? – вмешалась Пудовкина. – Да кто его, сукина сына, спрашивает?
Она вышла из магазина, покрутила головой и, завидев пса, крикнула:
– Эй! Ты! А ну давай сюда живо! Ты, ты, я к тебе обращаюсь!
После чего направилась домой как ни в чем не бывало.
И тут случилось чудо. Пудель тяжело встал со своего пригорка и поплелся за Елизаветой Архиповной. В некотором отдалении, но поплелся.
– На смерть пошел, – ахнула остолбеневшая продавщица.
– Не выдержал мучений… – прошептала вторая.
Известно было, что пудель зашел в калитку за Пудовкиной, и следующие две недели его никто не видел.
Общественность строила самые разные предположения насчет его кончины. Сварила ли Елизавета пса или съела живьем? Большинство сходилось на том, что прикончить бедолагу и впрямь было милосердным делом. А что уж там старуха будет творить с бренными останками, ее проблема.
Через две недели калитка распахнулась, и на лужайку выбежала очень маленькая собачка.
За ней вышла Елизавета.
– Лаврентий, тут не ссать, – недовольно потребовала она. – Под кустик иди.
Маленькая собачка, оглядываясь на старуху, задрала лапу на кустик.
– Соображаешь, когда хочешь, – одобрила Елизавета.
Случившаяся поблизости Алла Игнатьевна нацепила очки и воззрилась на животное.
Оно было меньше пуделя раза в три.
Оно было другого цвета: чисто черного, без всякой ржавчины.
В конце концов, оно было без шерсти!
На следующий день весь город знал, что ведьма Пудовкина завела пуделя и обрила несчастное животное налысо.
Пудель был стар и болен. Он пускал газы, мочился под себя, хромал и горбил спину. Его рвало на Елизаветины ковры. Его мучил понос.
Старуха притащила к себе ветеринара и четыре часа не выпускала из дома. Уже наблюдатели решили, что ведьма сожрала его, раз с пуделем не сложилось, но тут ветеринар выполз, качаясь, как былинка на ветру.
– Что там, что? – бросились к нему.
– Брокколи… – слабеющим языком выговорил ветеринар и упал лицом в траву.
7
– Прикинь, она целый огород для него вырастила. Диету, значит, подбирала.
– Собакам же нельзя брокколи, – перебил Илюшин.
– Если немножко, то можно. Оказалось, что этот ее Лаврентий за брокколи душу свою блохастую продаст. Ну и она и угощала его по чуть-чуть. Травки какие-то для него выращивала… Уколы делала. Заботилась, короче.
Илюшин помрачнел.
– Жалко пса. Только свезло бедному на старости лет.
– Ты не торопись его жалеть, – ухмыльнулся Сергей. – Я же тебе про наследство еще не досказал.
Макар вскинул бровь. Бабкин выдержал паузу и широким жестом открыл карты:
– Пудовкина оставила дом Григорию Лобанову с условием, что он будет заботиться о пуделе Лаврентии до конца его дней.
– Чьих дней?
– Кобеля. Но вопрос хороший, грамотный. Показывает, что ты понимаешь логику Пудовкиной. Потому что смерть Григория эта ведьма тоже обговорила.
– И кому тогда перейдет пудель? – с некоторой опаской поинтересовался Илюшин.
– Варианты?
– Жене его!
– Ничего подобного. Маргарите Сысоевой, дочери Нины.
– А дом?
– Вот про дом ничего не знаю, – покаялся Бабкин.
– Ты же понимаешь, что с точки зрения закона вся эта завещательная конструкция не просто шаткая, а разваливается на части? Вступит Григорий в права наследования, подсыпет утром псине крысиного яда – и все.
Бабкин кивнул.
