Линаро на это ничего не ответил. В разговор вмешался Траппано. «Ладно, господа, пора привести всё в порядок… Хватит прохлаждаться». Ворота закрылись, и разделившаяся компания, подышав ночной прохладой, затворилась в замке.
…Вианданте медленно шёл по ночным улицам. До рассвета оставалось ещё несколько часов. Чувствовал, как в душе закипает ярость. Новая мерзость, шипящая как растревоженная змея, саднила душу и искала выхода… Mascalzóne! Vigliacco! Подлец, негодяй… Привести свою сестру в бордель и убить, только жадности да похоти ради… Что это за упыри ходят по городу и притворяются людьми? Он шёл, всё ускоряя шаг. Какие-то подозрительные людишки порой высовывались из трущоб, но, присмотревшись к нему, в испуге шарахались.«…Очищения — что ожидать в будущей жизни? Содом и Гоморра похоти ради — кого постесняются? Тир да Сидон наживы ради — чем побрезгуют? Но обрушится гнев Господень на города мерзостные и пожжёт их серой расплавленной, низведёт он грады непотребные в пучину морскую, и память о них изглажена будет…» — в еле сдерживаемом бешенстве бормотал Вианданте. Дома сбросил плащ, стянул сапоги, ругнулся, заметив, что разорвал где-то подол рясы, и, не поднимаясь к себе в спальню, уснул в гостиной рядом с Элиа, на соседней кушетке у окна, пробормотав вместо молитвы только слова Иеремиины. «Господи, да что же это, а?»
Утром его случайно разбудила синьора Тереза, тихо проведя к прокурору, всё ещё не поднимающемуся с постели, Луиджи Салуццо. Вианданте, когда видел Луиджи, неизменно вспоминал слова Элиа. Ему было неприятно, что его болезненное состояние, о котором ему было тошно вспоминать, было тогда столь похотливо истолковано, и при воспоминании его передергивало. Но сейчас передергивало Луиджи, причём, до странного истеричного повизгивания. Его высокий тенор пробудил Элиа, который сделал попытку подняться, но тут же со стоном снова повалился на подушку. Салуццо не расслышал предложение Вианданте сесть и продолжал скулить, но из его скулёжа в конце концов вычленился смысл. На кладбище сегодня утром, во время их обхода был обнаружен новый труп, с теми же ликантропьими выходками!!! Всё то же самое!!! Но… на сей раз… мы случайно… просто Пастиччино… и мы опознали… Элиа не выдержал. «Да говори же, Луиджи!»
— Это донна Джаннини.
Элиа окаменел, вонзив ногти в ладони. Бледный от недавней кровопотери, он побледнел теперь до синевы. Джеронимо вздохнул. Рано или поздно придется всё рассказать ему. Или дать ему возможность придти в себя? Незаметно бросил взгляд на друга. Тот все ещё сидел неподвижно.
— Хорошо, Салуццо, — распорядился инквизитор. — Соберите людей. Надо привезти труп в Трибунал.
Элиа молчал. Джеронимо сел рядом, обнял. Тот двумя руками вцепился в запястье Джеронимо, трясся мелкой нервной дрожью и ничего не говорил. Не зная, а лишь догадываясь о блудной связи этих двоих, рыцарски отрицавшейся Леваро, как было рассказать ему о «Giocoso lupetto»? Но, может, он и сам знает обо всём? Впрочем, что гадать? Элиа не Гильельмо. Но спросить прямо Вианданте все-таки не решился. Он сделал попытку подняться и тихо проговорил:
— Я скоро вернусь, Элиа. Только взгляну на новые забавы… игривых и развесёлых волчат…
Встать не смог. Пальцы Леваро судорожно сдавили его руку, на плече сквозь белые холщовые полосы проступили кровавые пятна, и Вианданте понял, что на один вопрос ответ уже получил. — Откуда… Откуда ты знаешь? — Голос Леваро сел и был еле слышен.
Вианданте вздохнул.
— Рассказывай лучше всё, что знаешь ты, Элиа.
Леваро не уподобился синьоре Джаннини, и не стал уверять, что не знает вообще ничего. Несколько минут сидел молча. Потом заговорил.
…За несколько недель до смерти Гоццано пришёл пугающий анонимный донос. Элиа искал его после смерти инквизитора среди оставшихся после него документов, но не нашёл, хотя не думает, что мессир Фогаццаро уничтожил письмо, скорее, просто куда-то заложил. В доносе сообщалось, что в подвале палаццо Массимо ди Траппано проходят распутные сборища, оргии, в которых участвует городская знать, объединившаяся в развратное общество «Giocoso lupetto». Каждый раз на это сборище ими приглашается королева бала, — единственная женщина среди десятка мужчин. Там все они становятся её любовниками и творят-де дьявольское непотребство. И оказалась, многие дамы высшего общества просто мечтают быть туда приглашёнными. Что имел в виду анонимный доносчик под «дьявольским непотребством»? Они с Гоццано не знали, что и делать. Ведь пробраться туда нечего и думать, подослать кого-то невозможно, эти чертовы «игривые волчата», естественно, знают друг друга в лицо. Решили, после разбора с Белеттой подумать, кого пристроить туда на службу, хотя бы попасть в дом. Потом погиб Гоццано… стало не до того. Но тут он…
Элиа судорожно вздохнул и закашлялся. Лицо его исказило мукой. Джеронимо протянул ему стакан вина.
…Они с синьорой Лаурой познакомились почти год назад, ещё при жизни его жены. Это была не первая его измена. Он и до этого позволял себе интрижки с трактирщицами да молоденькими служанками….
— Не за эти ли похождения тебя прозвали Лунатиком?
Элиа судорожно вздохнул. Разумеется. Но это были мелочи. Шалости. Monellerìe di bambini…divertimenti… детские забавы, пустяки.
— Понятно, — кивнул инквизитор. Тон его был насмешливо-сдержан и чуть ироничен.
…Но вот почти год назад… тогда он только что был назначен прокурором, стал вхож в общество, до этого закрытое для него… Там и увидел Лауру. Она аристократка, а он… — Элиа махнул рукой, — его прадед был суконщиком в Вероне. Он бы никогда и не осмелился, но… Она сама… Ему польстило её внимание. Голова закружилась, он увлёкся. Ему казалось… его любят. Элиа не знал, кто сказал его жене о Лауре, но вскоре понял, что Паола всё знает. Она осунулась, потом слегла и не встала. Перед смертью сказала, что прощает его…
Глаза Элиа на минуту поблекли. Инквизитор молчал.
…Когда он овдовел, их отношения с донной Лаурой на время прекратились, но потом… он не монах…
— Не монах… — Слова Джеронимо прозвучали как эхо, но хлестнули Элиа почище самой жесткой оплеухи. Он на несколько секунд умолк, перемолчав душевную боль. В тоне инквизитора не было глумления, не проступало издевки, не слышалось оскорбления. Империали чуть улыбался, смотрел мягко и ласково, но Элиа с лихвой прочувствовал всё непроизнесённое. Впившись ногтями в ладони, продолжил…
…И вот однажды, вскоре после гибели Гоццано, он пришёл к ней в неурочный час. Служанки не было, о нём не доложили, Элиа просто прошёл в гостиную, но, не дойдя, услышал голоса. Донна Лаура сидела с Амандой Леони, своей подругой, и слова «Giocoso lupetto» не сходили с их языка. «Я… это получилось само. Привычка денунцианта». Джеронимо понимающе кивнул. «Шмыгнул за вещевой ларь?»«Нет… за занавес дверного полога».
Инквизитор снова кивнул.
Элиа умолк. Джеронимо, безмолвствуя, ждал. Чуткий ко лжи, он понимал, что Элиа, сколь ни тошно ему это, выворачивая душу наизнанку, говорит чистую правду. Из дальнейшей беседы подруг фискал понял, что донна Аманда побывала там уже дважды. Она рассказывала такое, отчего у него спёрло дыхание и подкосились ноги. «Есть вещи, требующие какой-то сугубой тайны. И как можно было просто даже мысленно допустить то, о чём эта бесстыдница рассказывала с восторгом…» Чтобы одновременно отдаваться троим, когда остальные стоят рядом и ждут своей очереди — нужно быть даже не… А, собственно говоря, он и не знает, кем нужно быть. Но ведь она — подруга Лауры! И то, что его донна восклицала, слушая её рассказ, заставило его посмотреть на неё другими глазами. Он понял, что блудница сама мечтала о подобном разгуле, и это пришлось бы ей по душе… «Господи, на кого он променял…»
