"...Но не всё то, сын мой, что происходит в мире - благо, усилиями диавола искажаются пути человеческие поминутно, ибо не дремлет нечистый. Брат твой Умберто рассказал мне о происходящем в Больцано, я даже не поверил в возможность подобного, но, увы, слова Фьораванти были подтверждены моим наблюдателем в городе. Я приказал отозвать Спенто, но тут случилось нечто непонятное, - он просто исчез, ему не смогли передать мой приказ вернуться в Болонью. Когда викарий-визитатор появился в Больцано, ему, естественно, пришлось выслушать все жалобы на Спенто, но видел он и мой приказ о его отзыве. При этом, куда он делся - понять невозможно. Я расстроен, сын мой. Правда, произведённая твоими усилиями реабилитация Гоццано и твоя безупречная деятельность весьма порадовали и меня, и весь орден. Но бремя совершенных ошибок горестно давит неизбывной виной. Разве не удивительна, сын мой, переменчивость и загадочность сердец человеческих? Я включил Фьораванти в предлагаемый легату список в последний день и последним из десяти отобранных. Он всегда казался мне несколько колеблющимся - и в духе, и в теле. Но вот - его колебания оказались кажущимися, а твердость Спенто выродилась в непотребное. Кто способен читать в глубине сердец? Только Господь, да пошлёт Он нам помощь в это нелегкое для Церкви время".
"...Ты недолго обречён работать в Больцано. Я назначу туда Фьораванти, как только взамен почившего недавно генерала нашего ордена будет избран новый, и утвердит назначение"
Ах, вот как... Это меняло дело. Стало быть, кроме поисков Томазо, от него ничего не требовалось. Генерала ордена выберут на ближайшем генеральном капитуле.
"...Заключив союз с императором и породнившись с ним, его Святейшество, как ты, наверное, знаешь, отправил в Аугсбург на рейхстаг кардинала Лоренцо Кампеджо для вручения императору Карлу специальной буллы о мерах борьбы с лютеранством, где говорит, что Святая инквизиция должна с корнем вырвать ересь. Виттенбергский университет должен подвергнуться опале, те, кто в нём учился, объявляются недостойными императорской и папской милости, еретические книги подлежат немедленному сожжению, монахи водворяются обратно в монастыри..."
"...Войска гессенского ландграфа, боровшиеся с лютеранской ересью, по словам венецианского посла Джустиниани, предполагается перебросить, согласно договору французского короля Франциска с папой Климентом, в Северную Италию для борьбы против Лютеровой ереси. Они уже готовы выступить..."
"...Даже в папских кругах ощутима, сын мой, тревога. Многие открыто толкуют о грозной опасности, епископ Моденский Джованни Мороне, дипломат папской канцелярии, сказал мне, что мы присутствуем при кончине христианского мира. Не думаю, что он прав, но в воздухе и в самом деле носится еретическая зараза... Все спорят и толкуют вкось и вкривь о догмах церкви. Говорят глупцы, кричат невежи, громче всех орут ничего не смыслящие, всякий считает себя теологом и предлагает какие-то нововведения, писатели, ученые и духовные деятели тычут пальцами на поведение итальянских прелатов и осмеивают отступления духовенства от требований морали. Горько, что порой нечего возразить на это...Что делать? Конечно, есть и святые, есть и истинные подвижники - ибо не стоит город без семи праведников, но голос их не слышен..."
"...Ты уже должен был получить приглашение в Рим весной этого года. Цель эту, беатификацию и канонизацию погибшего инквизитора, я считаю необычайно важной в это шаткое время. Это даст нам возможность говорить, что и в наши годы всеобщего оскудения, распада и отступления были Святые..."
Джеронимо улыбнулся. У его учителя то ли личные цели всегда совпадали с доктринами Церкви, то ли нужды церковные неизменно способствовали осуществлению необходимого ему самому. Странно, но это никогда не оскорбляло Джеронимо. Возможно потому, что сам Дориа был все-таки homo Dei - человеком Бога. Да, подумал Вианданте, в этом-то и суть. Остаться человеком Бога. Не опуститься до человека - наполнителя нужников. Епископ не опускался до него никогда.
"Я всё чаще вспоминаю, сын мой, бессмертные строки великого Данте, поющего гимн основателю нашего ордена, Святому Доминику. Помнишь?
И вот познания вместе с волей двинув,
Он выступил апостольским послом,
Себя как мощный водопад низринув
И потрясая на пути своём
Дебрь лжеученья, там сильней бурливый,
Где был сильней отпор, чинимый злом...
Таков же был и Гоццано, да прославит его Господь. Таков и ты, сын мой, в отрешённости своей спокойный, как статуя, но в наказании зла страшный, как молния. "Fulmen Dei", "Молния Господня", - так говорят о тебе ныне..."
На следующий день Вианданте дал чиновникам Трибунала указания относительно предстоявшего аутодафе и последующей конфискации имущества негодяев, после чего, продолжил он, "необходимо будет, - присутствовавший тут же князь-епископ Клезио навострил уши, - поделить все между епископией и Трибуналом, - Клезио кивнул, - выдать награды особо отличившимся, не забудь о Салуццо, Бари и Подснежнике, Элиа".
Леваро тоже важно кивнул. С тех пор, как мессир Империали начал обращаться к нему на "ты", и все слышали и от него такое же обращение к его милости, авторитет прокурора невероятно возрос и укрепился. Когда же Тимотео Бари, узнав от Терезы Бонакольди, что его начальник моется в бане с инквизитором, заглянул туда и разглядел в пару, как его милость, похожий в белой простыне на римского консула в тоге, трёт синьору Леваро спину да ещё на чём свет стоит костерит его за худобу, о чём, натурально, через полчаса стало известно всему Трибуналу, - на прокурора стали смотреть с ничуть не меньшим почтением, чем на главу ведомства. Так что привилегия, о которой с таким пренебрежением отзывался инквизитор, и вправду, дорого стоила. К чести прокурора стоит всё же сказать, что, домогаясь дружбы Джеронимо, он и не помышлял о подобных её последствиях.
После того, как hostes humani generis, враги рода человеческого, были казнены, причём, поглядеть на казнь собрался весь город, чиновники Трибунала приступили к торгам. Вианданте присвистнул в изумлении, когда на следующее утро. узнал об их результатах. Полученная сумма мало чем уступала той, что была выручена от конфискации имущества "развеселых волчат". Порадовала эта новость и князя-епископа. Он задумался над тем, о чём раньше боялся и помыслить - о ремонте кафедрального собора Святого Виджилио... Ведь штукатурка, мыслимое ли дело, Господи, на голову сыплется...
Глава 15,
в которой неожиданно выясняется общность поэтических вкусов синьора Элиа Леваро и его милости мессира Империали, но обнаруживается, что, несмотря на то, что оба предпочитают одного и того же поэта, восхищаются они совершенно разными его стихами. В ней же инквизитор напоминает прокурору и его людям некоторые принципы логического мышления, не то чтобы не знаемые последними, но скорее - просто подзабытые.
На Рождество инквизитор наотрез отказался ехать в Больцано, уютно устроившись возле камина с небольшим томиком каких-то стихов, бутылкой сицилийского вина и котом Схоластиком. Господь явился в мир - а он должен ехать за тридевять земель? Не дождетесь, синьоры. Уверения Элиа, что за пять часов они доберутся - действия не возымели, Вианданте твёрдо решил праздновать Святую ночь в Тренто.
