Он, монах, был мертвецом при жизни, но нет, оказался подлецом. Преследовать инквизитора мог только инквизитор. Спенто знал это, и действовал безнаказанно, и вот теперь, опорочив честь ордена и инквизиции, умер, как пёс, без покаяния. Вианданте знал о его горе - но потеря сына не должна озлоблять против Господа. Он должен был выдержать свалившееся на него испытание - и не озлобиться, не стать собакой. Доминиканцы - псы Господни, но если горе убивает в душе твоей Господа - рискуешь стать просто бешенным псом. Это и случилось.
Вианданте был особенно безжалостен к людям Духа. Если мерзости творил такой человек - на заблуждения ничего не списать. Он знал Господа - и презирал Его, не ставил ни во что, изменил Ему и предал Его. Ну, что ж, покойся с миром, мерзавец. Если сможешь.
После похорон они решили выехать немедленно, но не сумели отделаться от мессира Никодемо, который буквально силой затащил их в харчевню. После обеда Вианданте, уже вставив ногу в стремя, увидел лавку детских игрушек и, нырнув туда, к немалому удивлению отца города, вышел с деревянной лошадкой и огромной куклой в костюме Коломбины.
- О... У господина Империали есть дети? - изумился мессир Никодемо.
- Нет, дети есть у господина Леваро, - смеясь, ответил Джеронимо, прикрепляя лошадку к седлу Элиа, куда уже был приторочен мешок с кругом больцанского сыра. Леваро тоже нашёл его вкус тонким, и пока несчастного синьора Спенто предавали земле, ненадолго отлучился...- Жаль только, что он не всегда об этом помнит...- ядовито и насмешливо добавил он, оглядывая смутившегося Элиа и круг сыра.
Наконец, в третьем часу пополудни они выехали на дорогу в Тренто. Дорога шла вниз, и лошади, хорошо накормленные от щедрот больцанских властей, шли уверенной рысью. Сильно потеплело. Снег таял, и в воздухе, ещё хранящем запах промозглой сырости и мороза, уже был ощутим непередаваемый словесно, но четко хранимый памятью аромат весны, дурманящий, чуть сладковатый, странно возбуждающий, словно растворяющий в загустевшей за зиму крови бодрящий винный ток. Обмелевшее речное русло, обнажившее донные валуны под желтовато-серыми зеркальными водами, струило оттаявшие потоки среди наледи в почти оголённой пойме. Джеронимо всей грудью вдыхал талый воздух, щурясь, поглядывал в небо, чья лазурь неизменно напоминала ему Аллоро. Как он там пребывает? Созерцает лик Христов, тонет в блаженстве. А вот он вынужден, спасая честь ордена, подлецов из снега откапывать да мерзейших содомитов ловить.
Что же, всё правильно. Небеса - святым, а ему - в дерьме копаться.
- Тебе ничего не показалось странным? - голос Леваро заставил Вианданте вздрогнуть. - То, что он так удивительно кстати отыскался, и то, как он выглядел?
- Элиа, - Джеронимо томно и лениво взглянул на прокурора, - я тебе уже сказал, что этот человек был глупцом. А от глупца глупо ждать ума. И при жизни, и после смерти. Глупо себя вёл. Глупо погиб. Глупо нашёлся. Всё сходится. Кто не желает смягчить своё сердце, кончит размягчением мозга. Если нам удастся приехать засветло, я бы не отказался от бани. А ты?
Глава 17,
в которой инквизитор Тридентиума богословствует, проявляет удивительное благородство, рассуждает о достоинствах итальянской кухни, а затем нападает, наконец, на след гробокопателей. Попутно даёт ответ на тонкий казуистический вопрос прокурора, "может ли женщина не быть ведьмой?"
С Джеронимо произошло что-то странное. Напряжение его души, нараставшее и усугублявшееся во время последних, столь бесящих своей безбожной мерзостью дел, почему-то пошло на спад. Вианданте чувствовал уверенность в себе, неколебимую силу духа и телесную мощь. Это была благодать Господня, ибо сейчас ничто вокруг не могло бы дать ему утешения. При этом, въезжая в город по заснеженной по обочинам дороге, пустив лошадь в галоп по Храмовому переулку и спешившись у дома, где на пороге стояли радостно всплеснувшая руками Тереза и лоснящийся чёрной шерсткой Схоластик, неожиданно испытал ещё одно странное чувство - ощущение дома. Он вернулся домой. Раньше этого не было - нигде и никогда. Он везде был - Вианданте, Странником, гостем, чужаком, нездешним, потусторонним. Но сейчас, усевшись у камина с Элиа, чувствовал себя вернувшимся в свою обитель и, как небесной манной, наслаждался венецианскими клёцками. Вианданте не понимал причин воцарившегося в душе покоя и радости, но упивался ими.
-Леонардо из Винчи утверждал, что Петрарка любил лавр. Это естественно, ведь лавровый лист служит лучшей приправой для дичи. Сам винчианец считал, однако, что таким мелочам нелепо придавать значение. Это легковесное суждение. Если телячий шницель по-тоскански приготовить без мускатного ореха - мелочь, казалось бы - а блюдо утратит поэзию. "И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма" Почему? Суть тут в том, что мир прекрасен, а зло есть только плохие помыслы и дурные намерения. Аквинат прав. Напрасно Перетто спорил с ним. Я все же склонен думать, что это он с перепоя, а если нет - ну, так он глупее, чем я о нём думал.
Земную жизнь можно испортить дурным побуждением, которое от дьявола. Но дьявол не может испортить само творение, оно хорошо, как в первый день своего создания, и мир Божий прекрасен. "Оmnе ens est bonum, quia omne ens est ens" - "Всё сущее есть благо, потому что всё сущее - сущее". Этот аквинатов тезис я просто обожаю. Да, всё сотворенное, свободно излитое благой волей, несёт в себе благо. Щедрость Творца - в бесконечно изумляющем разнообразии созданных форм. Быть исполненным неподдельным изумлением, восхищаться красотой бытия, славословить Господа и радоваться - значит, участвовать в божественной благодати, обладать высоким градусом бытия. Быть сумрачным, не замечать благого, умаляя сотворённое - значит, падать, утрачивая бытие, грешить против Господа. А раз так - к чёрту меланхолию! - богословствовал Вианданте, обмакивая мясные клёцки в сметанный соус.
В этот вечер благодушного покоя, когда они разыграли с Элиа шахматную партию, инквизитор осторожно поинтересовался у друга его душевным состоянием. Былые любовные неурядицы забыты? Элиа задумался. Он действительно успокоился, обрёл силу и странную мощь. Если вспомнить, что полгода назад он искушался греховным умыслом на собственную жизнь, то ныне... Ныне он хочет жить и славить Всевышнего. Джеронимо кивнул и наполнил бокалы. Неожиданно Элиа услышал из уст его слова, которые, как подумал, ему просто померещились.
-Я хотел сказать тебе это в Рождественскую ночь, Элиа, да как-то не случилось. Я благодарен Господу за то, что мы встретились. Ты заменил мне Гильельмо. Я чувствую твою преданность и любовь ко мне, и благодарен тебе за них. Я люблю тебя, Элиа. Твоё здоровье, друг мой. - Вианданте залпом осушил бокал.
Элиа медленно выпил и долго сидел молча, не отрывая глаз от шахматной доски. Ему не послышалось?
* * *
Следующее утро принесло удивительную новость - ошеломившую и взволновавшую весь Трибунал. Синьор Джофреддо Фельтро оказался рогоносцем. Это стало известно после того, как племянник Фельтро, Джулиано Вичелли, накануне, не найдя дядю ни в Хранилище, ни в Канцелярии, тщетно обошёл все трибунальские закоулки - и побежал, наконец, к нему домой. Картина его глазам представилась ужасающая. Его тётка - вторая жена Фельтро, годившаяся мужу в дочки, собрала все свои тряпки, побрякушки и шкатулки с деньгами и сбежала с любовником. Фельтро погнался следом, но молодой дружок супруги сумел спрыгнуть с подоконника второго этажа как раз на стог сена, незадачливый же Фельтро, не решившись спрыгнуть, побежал на лестницу, споткнулся, упал по ступеням вниз и разбил голову.
