– Разве я вам чем-то угрожаю? Думаю, вам никого не удастся в этом убедить. – Гамаш наклонил свой стакан с пивом в сторону все еще удивленного галериста.
– Есть много способов угрожать и без того, чтобы совать пистолет в лицо, – отрезал Фортен.
– Несомненно. Я сам только что вам об этом говорил. Есть разные формы насилия. Разные способы убийства, при котором тело остается живым. Но я приехал не для того, чтобы вам угрожать.
Неужели от него и в самом деле исходит угроза? Или сам Фортен чувствует себя настолько уязвимым, что простой разговор с полицейским воспринимает как нападки? Возможно, Фортен и не догадывается, что на самом деле он очень похож на тех художников, которых выставляет. И возможно, он живет в большем страхе, чем хочет в этом признаться.
– Я почти закончил и скоро оставлю вас разгребать остатки воскресных забот, – сказал Гамаш приятным голосом. – И все же, если вы решили, что искусство Клары не стоит вашего времени, то почему поехали на вернисаж?
Фортен глубоко вздохнул, задержал дыхание, не сводя глаз с Гамаша, и сделал протяжный выдох, насыщенный парами пива.
– Я поехал, потому что хотел извиниться перед ней.
Настала очередь Гамаша удивляться. Фортен не был похож на человека, который легко признает свои ошибки.
Галерист еще раз набрал в грудь воздуха. С ним явно произошла какая-то трансформация.
– Когда я был в Трех Соснах летом прошлого года, мы с Кларой сидели в бистро и нас обслуживал такой толстый человек. В общем, когда он ушел, я сказал про него глупые слова. Клара позднее припомнила мне это, и боюсь, ее слова настолько вывели меня из себя, что я вспылил. Отказался выставлять ее. Это был дурацкий поступок, и я тут же пожалел о том, что сделал. Но тогда было слишком поздно. Я уже объявил об отмене и не мог отказаться от своих слов.
Арман Гамаш смотрел на Дени Фортена, пытаясь понять, стоит ли ему верить. Впрочем, существовал простой способ подтвердить его историю. Всего лишь спросить у Клары.
– Значит, вы поехали на открытие извиниться перед Кларой? Но почему вдруг?
Фортен слегка покраснел и скосил глаза направо, в окно, за которым день клонился к вечеру. Люди начинали собираться на уличных террасах на Сен-Дени, чтобы выпить пива или мартини, вина или сангрии. Насладиться первым по-настоящему теплым летним днем.
Но внутри тихой галереи атмосфера не была ни теплой, ни солнечной.
– Я знал, что она добьется успеха. Я предложил ей тогда персональную выставку, потому что она ни на кого не похожа как художник. Вы видели ее картины?
Фортен наклонился к Гамашу. Он отринул собственную тревогу, настороженность, пришел чуть ли не в восторженное состояние. Был возбужден. Напитывался энергией, говоря о замечательных произведениях искусства.
Гамаш понял, что перед ним человек, который по-настоящему любит живопись. Да, он бизнесмен, может быть, корыстолюбив. Может быть, он самодовольный эгоист.
Но он знает и любит высокое искусство. Искусство Клары.
А искусство Лилиан Дайсон?
– Да, я видел ее картины, – сказал Гамаш. – И я согласен. Она необыкновенная.
Фортен принялся со страстью расписывать достоинства портретов Клары. Все нюансы, вплоть до применения маленьких штрихов в более длинных, текучих мазках кисти. Гамаш был очарован этой речью. И несмотря на свои чувства, наслаждался обществом Фортена.
Но он пришел не для того, чтобы обсуждать искусство Клары.
– Насколько я помню, вы назвали Габри проклятым гомосеком.
Эти слова произвели желаемый эффект. Они были не просто шокирующими, но отвратительными, позорными. В особенности если учесть, о чем только что говорил Фортен. О свете, милосердии и надежде, которые создает Клара.
– Да, назвал, – признался Фортен. – Я говорю такие слова довольно часто. Вернее, говорил довольно часто. Теперь я этого не делаю.
– Но почему вы их вообще произнесли?
– Это связано с тем, что вы ранее сказали о разных способах убийства. Многие из моих художников геи. Когда я знакомлюсь с новым художником и вижу, что он гей, я часто указываю ему на кого-нибудь и произношу те слова, которые только что произнесли вы. Это выбивает их из равновесия. Позволяет держать их в страхе, на коротком поводке. Это способ затрахать мозги. И если они не пытаются возражать, я знаю, что они у меня в кармане.
– А они возражают?
– Возражают? Клара была первой. Уже по одному этому я должен был понять, что она особенная. Художник с голосом, своим видением мира и твердым характером. Но твердый характер бывает неудобен. Я предпочитаю, когда они гибкие.
– И поэтому вы отвергли ее и попытались испортить ей репутацию.
– Ничего из этого не получилось, – печально улыбнулся Фортен. – Ее нашел музей. Я поехал туда извиниться. Я понимал, что очень скоро она будет человеком влиятельным, авторитетным.
– То есть вами двигал разумный эгоизм? – спросил Гамаш.
– Лучше, чем ничего, – сказал Фортен.
– Что произошло, когда вы приехали?
– Я приехал туда рано, и первым человеком, кого я встретил, был тот самый гей, которого я оскорбил.
– Габри.
– Верно. Я понял, что должен извиниться и перед ним. И вот я сначала извинился перед ним. Настоящий праздник покаяния.
Гамаш снова улыбнулся. Фортен казался искренним. И все это можно было проверить. В самом деле, проверить это было так легко, что вряд ли было ложью. Дени Фортен действительно поехал на вернисаж без приглашения, чтобы извиниться.
– Потом вы подошли к Кларе. И что сказала она?
– Вообще-то, она первая подошла ко мне. Я думаю, она слышала, как я извинялся перед Габри. Мы разговорились, и я сказал ей, что сожалею о своем поступке. Поздравил с великолепной выставкой. Сказал, что мне хотелось бы, чтобы эта выставка состоялась в моей галерее, но для нее музей лучше. Она очень мило мне отвечала.
В голосе Фортена прозвучало облегчение, даже удивление.
– Она пригласила меня к себе домой на вечеринку. Вообще-то, у меня были планы на обед, но я не мог ответить отказом. Поэтому я улизнул, чтобы отменить встречу с друзьями, и вместо этого поехал на барбекю.
– Сколько вы там пробыли?
– Честно? Недолго. Путь туда-сюда неблизкий. Поговорил с некоторыми коллегами, отклонил предложения нескольких средненьких художников…
Интересно, подумал Гамаш, включает ли это определение Нормана и Полетт? Скорее всего – да.
– …поболтал с Кларой и Питером, чтобы они знали, что я приезжал. А потом уехал.
– А с Андре Кастонге и Франсуа Маруа вы говорили?
