Старший инспектор тронул ручку – дверь была не заперта, и он открыл ее. Дверь заскрипела, и Гамаш затаил дыхание, но фигура перед монитором не шелохнулась. Человек, казалось, был прикован к месту.
Наконец Гамаш открыл дверь достаточно, чтобы войти. Оказавшись внутри, он огляделся. Пришел ли незваный гость один или их несколько?
Он оглядел темные углы, но не заметил там никакого движения.
Старший инспектор сделал еще несколько шагов, готовясь к противостоянию с человеком, сидящим перед монитором.
Потом он увидел картинку на мониторе. Мелькающие в темноте образы. Агенты полиции с автоматическим оружием бегут по заброшенной фабрике. На глазах Гамаша ранили Бовуара. Бовуар упал. И потом Гамаш увидел себя – как он бежит по гулкому помещению к раненому.
Тот, кто сидел перед экраном, смотрел украденное видео. Со спины Гамаш видел, что у незнакомца за столом короткая стрижка, худощавое сложение. Только это и мог увидеть Гамаш.
Мелькают фигуры на экране. Гамаш увидел, как склоняется над Бовуаром. Перевязывает его.
Гамашу было не по силам смотреть это, но человек перед монитором был просто загипнотизирован. Он не шевелился. До этого момента. В тот момент, когда Гамаш на видео оставил Бовуара, правая рука незнакомца шевельнулась, и образы на экране замелькали.
В обратном направлении – к началу.
И операция началась снова.
Гамаш подошел ближе, и с каждым шагом его уверенность росла, как и неприятное ощущение тошноты.
– Жан Ги?
Бовуар чуть не упал со стула. Он схватил мышку, попытался кликнуть. Остановить, прервать, закрыть файл. Но было поздно. Слишком поздно.
– Что ты делаешь? – спросил Гамаш, подходя к столу.
– Ничего.
– Ты смотришь это видео, – сказал Гамаш.
– Нет.
– Конечно смотришь.
Он подошел к своему столу и включил лампу. Жан Ги Бовуар сидел за своим компьютером и смотрел на шефа покрасневшими, осоловелыми глазами.
– Ты почему здесь? – спросил Гамаш.
Бовуар поднялся:
– Мне нужно было увидеть это еще раз. Вчера мы говорили о внутреннем расследовании, и на меня все это снова нахлынуло. Мне нужно было посмотреть опять.
Бовуар с удовлетворением увидел выражение боли и тревоги в глазах Гамаша.
Но теперь Жан Ги знал, что это обман. Действо. Стоящий перед ним человек смотрит на него встревоженным взглядом, но на самом деле никакой тревоги-то и нет. Он просто притворяется. Если бы ему было не все равно, он никогда бы не оставил его. Умирать. В одиночестве.
Ролик, на который ни Гамаш, ни Бовуар больше не обращали внимания, шел дальше. Дальше того места, где Бовуар нажимал повтор. Старший инспектор Гамаш в бронежилете с карабином в руках бежал по лестнице за террористом.
– Жан Ги, ты должен оставить это в прошлом, – сказал Гамаш.
– И забыть? – резко спросил Бовуар. – Вы бы хотели, чтобы я забыл, да?
– Ты о чем?
– Вы хотите, чтобы я забыл, вы хотите, чтобы все мы забыли о том, что случилось.
– Ты не болен? – Гамаш подошел к нему, и Бовуар отпрянул. – Что случилось?
– Вам даже безразлично, кто слил это видео. Может быть, вы были в этом заинтересованы. Может быть, вы хотели, чтобы все видели, как героически вы себя вели. Мы оба знаем правду.
На экране у них за спиной нечеткие фигуры сражались, сходились в схватке.
– Вы всех нас приняли в отдел, – сказал Бовуар звенящим голосом. – Вы для всех были наставником, а потом взяли нас на фабрику. Мы последовали за вами, мы вам доверяли. И что случилось? Они погибли. А вы даже не озаботились найти того, по чьей вине произошла утечка этого файла с кадрами их гибели. – Бовуар кричал, чуть не срывая голос. – Вы не больше меня верите, что это был какой-то хитрожопый хакер. Вы ничуть не лучше этого хакера. Мы вам безразличны. Все мы вам безразличны.
Гамаш смотрел на него, челюсти его были сжаты так плотно, что Бовуар видел, как ходят желваки. Глаза Гамаша сощурились, дыхание стало резким. На экране старший инспектор, весь в крови, тащил потерявшего сознание, закованного в наручники террориста, потом бросил его себе под ноги. С оружием в руках он оглядел помещение, а вокруг него грохотали автоматные очереди.
– Больше никогда не смей говорить мне это, – прошипел Гамаш, почти не раскрывая рта.
– Вы ничуть не лучше этого хакера, – повторил Бовуар, наклоняясь к Гамашу и артикулируя каждое слово.
Он чувствовал себя бесшабашным, всесильным и неуязвимым. Он хотел причинить боль Гамашу. Оттолкнуть его, оттолкнуть подальше. Хотел сцепить руки наподобие пушечного ядра и ударить Гамаша в грудь. Сразить его. Искалечить. Наказать.
– Ты зашел слишком далеко. – В тихом голосе Гамаша слышалась угроза, он сжал пальцы в кулаки, чтобы не была заметна гневная дрожь.
– А вы? Разве вы не зашли слишком далеко?
На экране старший инспектор быстро повернулся, но все равно не успел. Его голова откинулась назад, руки распахнулись, оружие упало на пол. Спина выгнулась – Гамаша подбросило в воздух.
Потом он упал на пол. Серьезно, тяжело раненный.
Арман Гамаш опустился на стул. Ноги у него ослабели, рука дрожала.
Бовуар ушел, хлопнув дверью, и этот звук все еще стоял в ушах Бовуара.
С компьютера Бовуара доносились звуки, хотя картинки Гамаш не видел. Он слышал, как его люди окликают друг друга. Слышал, как Лакост зовет санитаров. Слышал крики и звуки выстрелов.
Ему не нужно было это видеть. Он знал всех и каждого из своих молодых агентов. Знал, когда и как они погибли в ходе этой операции, которой командовал он.
Старший инспектор по-прежнему смотрел перед собой. Глубоко дышал. Слышал стрельбу у себя за спиной. Слышал крики о помощи.
Слышал, как они умирают.
Последние полгода он пытался забыть об этом. Знал, что должен это сделать. И пытался. И это происходило. Постепенно. Но до этого дня он не понимал, сколько времени нужно, чтобы похоронить четырех молодых, здоровых мужчин и женщин.
За его спиной крики и выстрелы то становились громче, то смолкали. Он узнавал голоса, которые больше не прозвучат.
Он был в одном шаге – таком коротком, что это потрясло его, – от того, чтобы ударить Жана Ги.
Гамаш и прежде бывал сердит. Его нередко пытались уязвить, испытать на прочность. Это делали журналисты «желтой» прессы, адвокаты защиты и даже коллеги. Но никогда он не был так близок к тому, чтобы дать ответ физически.
Он заставил себя сдержаться. Правда, для этого потребовалось такое напряжение сил, что теперь он чувствовал себя измотанным и обессиленным. И уязвленным.
