Может показаться: в феврале 2002-го Моди на мгновение превратился в оголтелого фашиста, но потом быстро соскользнул к фашизму смирному и умеренному. «Отличие Моди от Гитлера, – пояснил Прасад Чакко, – заключается в том, что Гитлер считал фашизм конечной целью политического развития, а Моди знает: хиндутва – только быстротечная фаза этого развития; оттого сейчас он сосредоточился на вопросах развития, а не международной розни». И правда, недавно Моди ополчился на тех самых индусских националистов, что привели его к власти, арестовал некоторых членов Всемирного совета индусов (ВСИ). Поскольку Моди не может или не желает сожалеть о событиях 2002-го, пишет Ачьют Ягник, историк и журналист, он предпочитает отмежевываться от прочих приверженцев доктрины «Индия превыше всего» иными способами, представая меньшим экстремистом – чтобы сделаться фигурой, приемлемой на всеиндийской политической сцене. Вероятно, Моди загодя готовит почву, намереваясь в один прекрасный день выдвинуть свою кандидатуру на должность премьер-министра [15].
В первые годы нового столетия амбиции Моди подогревались общими трениями между цивилизациями – как во всем мире, так и в регионе. Будь то войны, шедшие в Ираке или Афганистане, иранская угроза или грозящий Пакистану хаос, исламский терроризм в Кашмире или самой Индии – Моди и ему подобные умели извлечь из таких событий немедленную выгоду. Положение в мире напоминало индусам – подавляющему большинству индийских избирателей, – сколь великую угрозу являет мусульманский радикализм и сколь надежным оплотом против него предстает Моди – не потому, что действует неким определенным образом, а потому, что заслуженно стяжал себе славу правителя, не любящего шутить. В грядущие годы по отношению к Индии возникает главный вопрос: породит ли эпоха всемирного мусульманского терроризма ненависть и отчаяние в душах национального большинства – индусов? Итоги всеиндийских выборов 2009 г. пока что, похоже, дают основания ответить «нет».
Сразу же после событий 2002-го Моди получил возможность сложить руки. Он добился своего: преподал урок. Как бы Индия ни страшилась Пакистана, пакистанского краха она страшится еще больше. Угроза исламской анархии в регионе играет на руку индусскому национализму, хотя религиозная и этническая вражда, предположительно, представляет более серьезную опасность, чем отчаянная и все растущая нехватка воды. Беседовавшие со мной мусульмане – жертвы погрома 2002 г. – не столько призывали к радикальным мерам, сколько сетовали на то, что перестали чувствовать себя частью Индии. Они отступили, образовали отдельные общины, боясь обитать среди индусов.
И напротив, индусская боязнь ислама неотделима от менее острой, однако вполне ощутимой жажды порядка. Взлет Индии – ныне экономически крепкой морской державы – заставил призадуматься о ее сходстве с Китаем; а это в свой черед заставило общество – особенно его высшие слои – оплакивать обманутые ожидания. Если в Китае положительные перемены происходят благодаря усилиям авторитарного правительства, то в Индии любое развитие идет вопреки правительству – и лишь изредка благодаря ему. Борец за права человека Ханиф Лаквадала сказал мне, что из-за чудовищного хаоса, объявшего индийские города, «если не все, то многие были бы рады появлению диктатора – или, по крайней мере, человека, правящего твердой рукой».
После 2002-го послужной список Моди отнюдь не безупречен. Из-за событий 2002-го Соединенные Штаты отказались выдать ему въездную визу; эти же события – ставшие для Моди каиновой печатью – отрицательно повлияли на иностранные капиталовложения, по объему которых Гуджарат занимал третье место в Индии (хотя и внутреннее финансирование обеспечивалось этому штату в первую очередь). Несмотря на то что Гуджарат славится инфраструктурными проектами, о людском благе в нем заботятся мало: почти половина детей младше пяти лет хронически недоедает, три четверти женщин страдают малокровием, а грамотных насчитывается всего 67 % – не больше, чем в среднем по всей стране. Ходят слухи, что строительство ГИФТа движется отнюдь не гладко и что иностранные средства, необходимые технополису на первых порах существования, не поступят из-за всемирного финансового спада.
На самом деле Моди не властен осуществить заветную свою мечту по иной причине. Гуджарат не способен превратиться в некий антисептический международный entrepôt
[33]
, где вы, словно в Сингапуре, Дубае или во многих местах Южной Кореи, даже не смогли бы определить, на какой, собственно, почве очутились. Именно почва этой страны, сам индийский ландшафт – поистине каторжного свойства. Возьмите, например, тот же Гандинагар, политическую столицу Гуджарата, задуманную как полностью упорядоченный, образцовый город, отгороженный от окружающей сельской среды. Повсюду буйная зелень. Справиться с нею немыслимо. По улицам бродят коровы и азиатские буйволы, вдоль всех главных дорог, точно грибы, выросли нищенские лачуги. Лишь в одном из небольших гандинагарских кварталов, где обосновались компании, занимающиеся информационными технологиями, кажется, будто вы покинули Индию или, по крайней мере, забрели в «офисный парк» Бангалора.
А вот и Ахмадабад. Он окутан слезоточивым смогом, кишит визжащими мопедами и авторикшами, его предательские тротуары изобилуют выбоинами и трещинами, по нему шляются заблудшие коровы и местные попрошайки. Правда, Ахмадабад ошеломляет приезжего меньше, чем забитые автомобильными пробками и затопленные несметными толпами Мумбай (Бомбей) и Калькутта. Город, основанный в 1411 г. властителем Гуджаратского султаната Ахмед-шахом, уподобился на протяжении 1950-х гг. огромной песочнице. Только забавлялись там не дети, а международно прославленные архитекторы, ибо тогдашняя западная элита вознесла независимую Индию на пьедестал, видя в ней надежду человечества. Ле Корбюзье разработал проект здания ткацкой и швейно-промышленной ассоциации, Луис Кан – Индийского института управления, а Бэкминстер Фуллер создал геодезический купол. Но, за вычетом нескольких жемчужин зодчества, Ахмадабад, чье население составляет 4,5 млн, остается типичным индийским городом: горстка поистине великолепных мусульманских строений, потонувшая в нагромождениях безликой архитектурной безвкусицы. Разнокалиберные и разномастные жилища нуворишей – продуктов экономической свободы, пришедшей в 1990-е, – сооружены из стекла и стали: настоящий Дубай. Поскольку британцы не рассматривали Ахмадабад как политический центр, здесь не видно колониальных зданий, способных скрасить уныние, наводимое дешевым, серым модернизмом. Дома кажутся еще уродливее от несметных заржавевших вывесок, оставшихся на память о долголетнем правлении Джавахарлала Неру, – впрочем, в других отношениях Неру был умелым, хорошим руководителем. И разумеется, в Гандинагаре этот убогий, ветхий модернизм представлен худшими образцами.
37 % индийского населения – городские жители. В грядущие два десятилетия эта цифра достигнет 50 %. Бимал Патель, местный архитектор, заметил: индийскому правительству будет труднее всего сделать города, подобные Ахмадабаду, более привлекательными эстетически, более пригодными к обитанию. Здесь Моди при всей его неуемной энергии придется трудно: следует либо преуспеть вполне, либо доказать окружающим, что изо всех сил стараешься преуспеть. В определенном смысле строительство ГИФТа используется как возможность уклониться от исполнения непосредственных и неизбежных обязанностей – это, кстати, вполне объяснимо, учитывая, что во всем мире возникают новые предместья, а старые городские центры приходят в упадок.
