– Ничего, за то это совершенно подходит к моим чувствам, а это главное условие хорошего пение, и Филипп должен будет с этим сознаться. Я – заметил, что люди с плохим голосом большею частью бывают этого мнение.
– Филипп намедни разразился бранью против «Сотворение Мира», – сказала Люси, садясь за фортепьяно.
– Он говорит, что оно наполнено такими сахарными нежностями и другими приторностями, как будто оно написано для именин какого-нибудь германского великого герцога.
– Тфу! Он сам падший Адам с испорченным характером. Мы с вами Адам и Ева в раю. Ну-ка, начните с речитатива, ради морали. Вы пропоете все обязанности женщины:
«Из послушание возникает моя гордость и мое счастье» (And from obedience grews my pride and happines.).
– О нет, я не стану уважать Адама, который растягивает tempo, как вы это делаете, – сказала Люси, начиная играть дуэт.
Нет сомнение, что любовь тогда только бывает без боязни и недоверия, когда влюбленные имеют возможность петь дуэты, когда нежное сопрано и густой бас сливаются в одну ноту; особенно в то время, когда музыка составляла такую редкость в провинции, любители музыки неизбежно влюблялись друг в друга.
Даже политические убеждение подвержены опасности быть забытыми при таких обстоятельствах; и скрипка, привыкшая держаться старого порядка, готова поддаться безнравственному влиянию виолончели – прогресиста. Так и в настоящем случае, нежное сопрано и густой бас, распевая:
С тобой восторги вечно новы
И жизнь – блаженство без конца…
верили этим словам, потому что пели их вместе.
– Теперь перейдемте к великой песни Рафаэля, – сказала Люси, когда они окончили свой дуэт.
– Вы неподражаемо исполняете «голос тварей».
– Это похоже на комплименты, – сказал Стивен, глядя на часы.
– Боже мой! уж половина второго. Я как раз успею только пропеть это.
Стивен взял с большою легкостью ноты, подражающие тяжелому бегу животных; но когда у певца два слушателя, то есть место различным впечатлением. Люси была в восторге; Минни же, которая при начале музыки, дрожа, забилась в свою корзину, эти громовые звуки пришлись так не по вкусу, что она выскочила и спряталась под самую отдаленную шифоньерку, как в место, самое удобное для собаки, чтоб выжидать удары судьбы.
– Прощайте, милая подруга, сказал, но окончании песни, Стивен, застегивая свой сюртук и с улыбкой глядя на сидевшую перед фортепьяно девушку, причем он имел несколько покровительственный вид любовника. – Мое счастье непостоянно, потому что я должен скакать домой: я обещал воротиться к завтраку.
– Так вы не можете заехать в Филиппу? Впрочем, это ненужно: я – сказала в моей записке все, что следует.
– Вы завтра, вероятно, будете заняты вашей кузиной?
– Да, у нас будет маленькое семейное собрание. Том у нас обедает, и бедная тетушка в первый раз будет снова с обоими детьми своими. Это будет очень приятно; я много об этом думаю.
– Но могу я прийти после завтрака?
– О, да! приходите, и я вас представлю кузине Магги, хотя, просто, нельзя поверить, чтоб вы ее никогда не видывали – так хорошо вы ее описали.
– Прощайте же.
За этим последовало легкое пожатие рук, и минутная встреча взоров, после каковых у молоденькой девушки часто румянец и улыбка не исчезают тотчас, как только затворится дверь и остается расположение ходить взад и вперед по комнате вместо того, чтоб сидеть смирно за вышиваньем или каким-либо другим полезным занятием. По крайней мере таково было люсино впечатление; и я надеюсь, что вы не подумаете, что если она во время ходьбы по комнате взглянула на себя в зеркало, висевшее над камином, то это происходило оттого, что тщеславие заглушало в ней другие, более нежные чувства. Если мы желаем убедиться, что мы не глядели пугалом в течении разговора, продолжавшегося несколько часов, то это положительно можно считать еще не более как выражением доброжелательства и, вместе с тем, уважение к ближнему. А в Люси было столько такого доброжелательства, что, мне кажется, все проявление эгоизма в ней были преисполнены его, как то бывает с некоторыми людьми, образчики которых вы, верно, знаете, у которых самые выражение доброжелательства сильно отзываются эгоизмом. Даже теперь, в это время, как она расхаживает взад и вперед и в сердце ее приятно шевелится сознание, что она любима особой, играющей первую роль в ее маленьком мире, вы можете приметить в ее карих глазах постоянное выражение добродушие, совершенно поглощающего невинные минутные проблески тщеславия; и если она счастлива, вспоминая о своем обожателе, то это потому, что в ее мыслях он тесно связан с предметами других привязанностей, наполнявших ее мирную жизнь. Даже теперь ум ее с той неуловимой подвижностью, которая заставляет два различные потока чувств, или воображение, сливаться в один, беспрерывно переходит от Стивена к полуоконченным ею приготовлением маггиной комнаты. Кузина Магги будет принята ею как самая знатная гостья, даже лучше, потому что у ней в спальне будут висеть люсины лучшие картинки и гравюры, а на столе – великолепнейший букет весенних цветов. Магги будет наслаждаться всем этим, она так любит хорошие вещи! Тетушка Теливер, о которой никто не заботится, также будет неожиданно обрадована нарядным новым чепцом и тем, что будут пить за ее здоровье, о чем Люси собиралась переговорить в тот вечер с отцом. Из всего этого ясно следует, что ей некогда было много заниматься собственными любовными делами. С такими мыслями она направилась было к дверям, но вдруг остановилась:
– Что с тобою, Минни? – сказала она, нагибаясь в ответ на жалобный стон этого маленького четвероногого, и прижимая его кудрявую головку к своей розовой щеке. – Или ты думала что я уйду без тебя? Пойдем же со мною к Синдбаду.
Синдбад была люсина гнедая лошадь, которую она всегда сама кормила из своих рук.
Она любила кормить всех домашних животных и знала вкусы всех их, наслаждаясь щебетаньем канареек, когда их маленькие клювы были заняты свежими семенами и хрюканьем других животных, которых я, однако ж здесь не назову, из опасение показаться тривиальным.
Не прав ли был Стивен Гест в своем непоколебимом убеждений, что эта нежная восемнадцатилетняя девушка никогда не заставила бы раскаяться того, кто вздумал бы на ней жениться, женщина, которая была добра и предупредительна с другими женщинами, не давая им лобзаний Иуды в то время, как глаза ее с любовью останавливались на их недостатках, но с истинным участием и скорбью к их бедствиям и огорчением и помышлявшая с радостью о приготовленных для них наслаждениях? Быть может, восторженное поклонение его не имело предметом именно эту редкую ее добродетель; быть может, он оправдывал свой выбор перед самим собой именно потому, что она не поражала его как замечательное исключение. Муж любит свою жену, если она хороша собой. Люси была хороша, но не до такой степени, чтоб сводить с ума. Муж желает; чтоб жена его любила, была мила, образована, и неглупа; и Люси обладала всеми этими достоинствами. Стивен не был удивлен, когда – заметил, что был влюблен в нее, и считал себя весьма благоразумным за то, что предпочитал ее мисс Лейбурн, дочери младшего партнера своего отца; к тому же он должен был выдержать борьбу с некоторым нерасположением и неудовольствием отца и сестер – обстоятельство, придававшее молодому человеку сознание собственного достоинства. Стивен сознавал в себе необходимую твердость и достоинства, чтоб избрать себе жену, которая, по его мнению, могла составить его счастье, и не стесняться при этом никакими посторонними соображениями. Он намерен был избрать Люси: она была очень миленькая, и именно, из тех женщин, которые ему всегда наиболее нравились.
