— Думаю, миссис О’Брайен слишком занята, чтобы самой печь хлеб, — заметила госпожа Донован.
На этом все темы для разговора были исчерпаны, и они снова замолчали.
И только когда Патрик унес поднос, мадам, повернувшись к Десмонду, твердым голосом начала свой рассказ.
— Я уже два года пела в труппе Карла Роса, когда однажды во время оперного сезона в Дублине заметила, что ко мне проявляет откровенный интерес один пожилой джентльмен. Он всегда сидел в одной и той же ложе, причем приходил только на мои выступления. Это был Дермот Донован, владелец спиртоводочной компании, очень богатый и весьма уважаемый в Дублине человек. Я была польщена и когда в один прекрасный вечер получила записку с приглашением поужинать вдвоем, то согласилась. Мы отправились в ресторан «У Жамма», где хозяин сам встретил нас у дверей с величайшими почестями и подал нам изысканный ужин. Мне было очень приятно находиться в обществе такого мужчины — высокого, солидного, хорошо сложенного, седовласого, с аккуратно подстриженными седыми усами. Пил он исключительно «Маунтин дью», причем совсем немного. Я же отдала предпочтение «Перье». И вот во время ужина в отдельном кабинете он взял меня за руку и очень серьезным тоном произнес: «Джерри! Я люблю вас и хочу жениться на вас. Мне семьдесят лет, я достаточно богат и, надеюсь, способен обеспечить вам счастливую, полноценную жизнь. Я не требую от вас немедленного решения. Приезжайте ко мне, в мое имение „Маунт-Вернон“ в Уэксфорде, и вы все сами увидите». Короче говоря, я приехала сюда и вышла замуж за Дермота Донована. Конечно, журналисты подняли шум, газеты запестрели заголовками типа: «Весна выходит замуж за Декабрь», «Певчая птичка в золотой клетке». Но я ни разу ни на секунду не пожалела о своем решении. — И, помолчав, госпожа Донован прибавила: — Хотя на первый взгляд это может показаться и странным. Дермот был человеком высоких моральных принципов. Он был из тех ирландцев — и таких немало в нашей стране, — которым в иезуитских школах и колледжах с детства внушали, что секс — это нечто грязное и его следует избегать любой ценой. И вот он провел всю жизнь, соблюдая целомудрие, совсем как настоящий, рукоположенный, священник и в свои семьдесят уже не желал физической близости. Причем этот щекотливый вопрос он обговорил со мной заранее. У него была своя спальня, у меня — своя, что меня вполне устраивало, поскольку моя любовь к нему была чисто платонической. Я была ему хорошей компаньонкой, он любил слушать по вечерам мое пение, а со временем, научившись печатать и стенографировать, я стала его личным секретарем. Мы много путешествовали — в основном на европейские курорты, а зимой ездили в круизы, например в Вест-Индию, на Ямайку и Таити. После пяти лет счастливой семейной жизни он скоропостижно скончался на курорте в Виши; ничего не предвещало столь трагического исхода, хотя он и жаловался иногда на боль в груди. Похоронили его там же, во Франции. Через положенное время в Дублине огласили его завещание. Мой дорогой муж оставил мне все — и поместье, и свой доходный бизнес. Я, естественно, была ему очень благодарна и, конечно, довольна. Но не успело завещание формально вступить в силу, как оно тут же было опротестовано двумя служащими дублинского офиса: управляющим и бухгалтером. Они потребовали посмертного вскрытия, ссылаясь на подозрительные обстоятельства столь внезапной кончины. — Она замолчала, нервно облизала губы, а затем продолжила: — Итак, тело моего бедного мужа было эксгумировано и отправлено на вскрытие в дублинский морг. Была установлена точная причина смерти: разрыв аневризмы аорты. Разве этого не было достаточно для тех двух дьяволов из дублинского офиса? Оказалось, что нет. Они возбудили тяжбу на основании того, что наш брак недействителен, ибо не получил консумации, иными словами, поскольку мы не вступили в супружеские отношения. Меня принудили пройти медицинское освидетельствование. — И снова госпожа Донован замолчала, глаза ее стали холодными как сталь. — Я думаю, можно себе представить, насколько это было неприятно и унизительно для меня. Результат нетрудно было предугадать: я оказалась virgo intacta, то есть девственной. Дело рассматривал старый судья Мерфи — мудрый и, слава богу, честный человек. Он буквально уничтожил негодяев. «Только потому, что эта добрая женщина хранила верность своему мужу, только потому, что она не позволила соблазнить себя какому-нибудь человеку помоложе, вы оспариваете ее права и хотите лишить ее заслуженной награды! Дело закрыто и пересмотру не подлежит». — Госпожа Донован тяжело вздохнула, но глаза ее по-прежнему горели холодным блеском. — Теперь вы, наверное, понимаете, что я была на грани нервного срыва. Но это еще далеко не все. Теперь настала моя очередь нанести ответный удар. Я пригласила для аудиторской проверки нашего офиса присяжных бухгалтеров из лучшей лондонской фирмы. Они частым гребнем прочесали все бухгалтерские книги. Как я и предполагала, те двое потенциальных выжиг в течение многих месяцев обчищали кассу. Более того, они украли и кое-что еще: обнаружилась недостача поступлений из-за границы на сумму сто тысяч фунтов. Они до сих пор сидят в тюрьме Маунтджой.
— Мадам, я потрясен вашим мужеством!
— Вот почти и все, мой дорогой Десмонд, — сказала она, убирая руку. — Ну а в заключение я получила последний — самый сокрушительный — удар. Больше двух месяцев я находилась в состоянии чудовищного нервного напряжения, а когда пришла в себя и немного оправилась, то обнаружила, что у меня пропал голос; как мне сказали, я никогда больше не буду петь. Ну и что с того?! — улыбнулась госпожа Донован. — Ведь я стойкий оловянный солдатик. Я взяла на себя управление всеми делами, втрое расширила бизнес, открыла филиал в Швейцарии, сократив налоги вполовину. И вот я перед вами — как птица Феникс, возродившаяся из пепла.
XI
Вернувшись домой, Десмонд обнаружил каноника в кабинете на втором этаже: тот пил кофе перед камином, где весело полыхали брикеты торфа. Никто лучше преподобного Дэниэля Дейли не умел обращаться с этим капризным топливом.
— Похоже, тебя привезли на машине. Я слышал, как она подъехала, — сказал каноник и, бросив вопросительный взгляд на Десмонда, добавил: — Минут десять назад.
— Я решил сперва пойти в церковь. Возблагодарить Господа за чудесное Светлое воскресенье. Помолиться за своих маленьких причастников, за вас и, естественно, за госпожу Донован.
— Молодец! Ты правильно поступил. А теперь как насчет чашечки кофе? Вот видишь — я держу обещание. Я уже выпил свою дневную норму «Маунтин дью» и больше ни-ни. Сходи-ка на кухню, налей мне еще кофе, да и про себя не забудь. Миссис О’Брайен вышла, но кофейник на плите.
Когда Десмонд вернулся, держа в каждой руке по чашке, каноник придвинул ему кресло поближе к огню.
— Спасибо, Десмонд. Очень неплохой кофе, хотя из-за него и приходится лишний раз вставать ночью. Ну как, вкусный был обед?
— Да так, на скорую руку. У кухарки сегодня выходной.
— А у нас было замечательное седло барашка. Ничего лучше я еще не пробовал. Миссис О’Брайен весьма огорчило твое отсутствие. Она даже оставила тебе кусочек на завтра. И заметь, седло барашка с печеным картофелем в холодном виде даже вкуснее, чем в горячем. — Каноник замолчал, чтобы глотнуть кофе. — Кстати, я слышал, ты устроил там небольшой концерт.
