На термометре 38,5. Я нагреваюсь как от микроволн, но этиология другая. Это мысли, это радость, это поддержка, это миллионы глаз, направленных в мою сторону. Мне даже как-то не по себе. Я задумался о цифре. Это же самые настоящие миллионы глаз! Какая мощь скрыта в людях, а они даже не подозревают. Хорошо, если это поддержка, а если это осуждение? Остынешь до состояния айсберга и кровь замрет в жилах? Не исключено. Это лучше не проверять. «Поздравляем!» Женя произнес тост за успех. Мы выпили. Мы понимали, как нам сейчас не хватает Натальи. Как хочется, чтобы она так же радовалась здесь, сейчас, вместе с нами, вместе со всеми. Я налил себе немного коньяка и поднял глаза к небу: «У нас все хорошо, ты знаешь».
Ночь. Все спят, тишина, ничто не мешает думать. Я думаю о письмах. Иногда они короткие, иногда это целые романы. Вникая в эти строки, я мгновенно понимаю, в каком случае могу помочь и стану тем инструментом, который реализует принцип справедливости, а в каком случае просто бессилен и не смогу ничего сделать при всем моем желании, потому что это будет несправедливым. Мне жалко этих людей. Единственное, чем я могу им быть полезен, так это объяснить причину, но не просто сказать, потому что у тебя там, в прошлом, все плохо, а постараться найти конкретных создателей ситуации, назвать их имена, описать их внешний вид для того, чтобы мне поверили. Если человек не будет уверен в полученной информации, он ничего не будет делать, не будет менять ситуацию и выстраивать будущее своих потомков.
Мне редко пишут те, в чьем отношении принцип справедливости с положительным вектором реализовался. Многим людям кажется, что это они сами благодаря своим характеристикам нравятся людям. Они думают, что умеют общаться и убеждать, находить весомые аргументы, нравиться учителям и начальникам, что благодаря их упорству и трудолюбию у них получается осваивать что-то новое и успешно реализовывать свои планы. Им совсем невдомек, что за их успехами стоит большая любовь их кровных предков к людям и что предки их, там, в далеком прошлом, чаще всего были простыми людьми с добрыми намерениями, и своей добротой, как заботливые огородники, день за днем ухаживали они за своим огородом, осознавая, что урожай будет нескоро, но он будет, и он будет хорошим. Не всегда потомкам удается сохранить этот генофонд, и тогда они будут там, в далеком будущем, искать такого же, как я.
Мне нужно с ними разговаривать, с глазу на глаз, лично. Нет у меня такого таланта, чтобы печатным словом я смог бы убедить их в необходимости идти по пути справедливости, мне нужен контакт глаза в глаза, только так я смогу или помочь, или объяснить, почему так тяжело и что надо тащить этот груз с улыбкой, обращенной к людям. Ну что же, я буду работать, если я могу объяснить, значит, надо это делать, значит, надо, чтобы это стало делом моей жизни.
Мысль о том, что я могу и хочу быть проповедником, повергла меня в шок. Я хочу рассказывать людям о том, что знаю. В голове моей не укладывался простой момент: мой личный образ никак не совпадал с образом проповедника. Я всегда считал, что проповедник должен быть вне подозрений, как жена Цезаря! А я, прошедший и армию, и службу на таможне, любитель хорошего коньяка и сигаретного дыма, я тут явно ни при чем. Меня остановила моя память. Тот мужик, забивавший гвозди с закрытыми глазами острым концом молотка. Уж он-то был любитель пива и водки, каких поискать еще надо! А мы, пацаны, стояли и смотрели, раскрыв рты. Потому что он был мастером своего дела. Можно стать мастером, можно!
23
Ну вот и мой первый рабочий день. Чувствую себя молодым специалистом. Диплом есть, а опыта нет, и спросить-то не у кого, кроме собственной интуиции. Я не раз бывал в ситуациях, когда теории было много, а практики никакой. Так что не привыкать. Утром на выходе из дома я столкнулся с женщиной приятной наружности, ведущей за руку девочку лет трех. Девочка серьезно на меня посмотрела и сказала:
— Здравствуйте.
— Здравствуй, барышня! В садик?
— Нет, мы с мамой идем в бассейн.
Хорошее начало дня, у кого-то — это я, а у меня — это встреча с девочкой и ее мамой, которые идут в бассейн. Хороший знак.
Кабинет был готов к работе. Светлый и чистый. Я приехал за полчаса до работы. Администратор Елена была сдержанной и деловой. Работоспособность у нее хорошая. Думаю, что ближайший месяц она отработает хорошо. Все ничего, но ей надо дать инструкцию.
— Лена, мне очень важно знать имя и дату рождения посетителя. И пусть на консультации он будет готов назвать имена и даты рождения своих родителей, бабушек и дедушек. Пока это все. Да, еще, если есть фотографии людей, о судьбе которых он будет спрашивать, это тоже будет хорошо. В идеале нужна фотография как в песне — девять на двенадцать, в фас, ну а если нет, то нет. Теперь смотри сюда. Вот видишь — календарь. В дни, отмеченные синим цветом, можешь записывать всех подряд. В дни, отмеченные желтым, не пиши тех, кто ищет пропавших без вести людей. В дни, помеченные красным цветом, не записывай никого, кроме детей. Да, вот список дат, с кем я работать не смогу.
— То есть? — администратор тряхнула челкой, резко подняв голову вверх.
— То есть люди, рожденные вот в эти даты, не поддаются коррекции, и им невозможно ничего объяснить. Да, если проблема розыска или установление причин гибели, личные вещи разыскиваемых или покойных мне не нужны.
Я осмотрел кабинет. Надо переставить стол. Мне надо смотреть на запад. Я присел на стул в приемной.
— Лена, вы тоже присядьте.
Несколько секунд тишины. Ну что ж, в добрый час.
Первый посетитель. Молодая женщина лет тридцати. Очень уставшее лицо. Сильно волнуется.
— Мальчик у меня не говорит, — тянется к сумке за фотографией.
— Стоп, фотографии пока не надо. Имя и дата рождения.
У меня очень удобное кресло, эх, такое бы мне на экзаменах. Закрываю глаза, задерживаю дыхание. Вращаю темноту против часовой стрелки, пока движения не видно, но я знаю, что оно есть. Вот появляется радужная пленка, свет усиливается, и она расступается. Большая собака. Она мелькнула и исчезла, а в памяти всплыл страх из детства: я вспомнил, как однажды, возвращаясь из школы, был внезапно атакован собакой. Было ветрено и морозно, воротник пальто был поднят. Собака кинулась мне на спину и вцепилась в воротник, я отбился от нее портфелем. Она меня сильно напугала, эта собака, и первым делом, придя в дом, я достал ружье и патроны. Я хотел найти эту собаку и убить ее. Сейчас я знаю, что я хотел сделать — я хотел убить не собаку, а свой собственный страх. Мне было тогда двенадцать лет. Манипуляции с оружием меня как-то успокоили. «В следующий раз я точно тебя прибью!» Об этом случае я забыл, но сейчас опять этот страх напомнил о прошлом. Я посмотрел на женщину.
— Ребенок напуган большой собакой. Я думаю, что это стрессовая реакция, и я знаю, как ее устранить.
Женщина меняется в лице.
— Я вас очень прошу, там, в приемной, сидит мой муж, вы только ему ничего не говорите, он не знает. — Она подтягивает рукав свитера вверх и обнажает шрам. — Да, Сережа очень испугался, мы гуляли с ним в парке, когда собака его сбила с ног, она его не успела укусить, я схватила ребенка и подняла его и тут она вцепилась мне в руку. Я так сильно закричала, что собака убежала. Вот с того дня Сережа и не говорит. А муж если узнает, то убьет меня, мол, это я во всем виновата, не углядела.
