Да вселив порядке у «не работающих и не думающих гигиеничных толстяков», как писал Оруэлл о людях Нового прекрасного, теперь можно дополнить, «и комфортного», мира. Не с осуществлением только, а с самим идеалом, к которому, руководствуясь девизом: «в науке кроется все счастье человечества», устремилась потребительская цивилизация, если они = человек в ней вымирает? При всех инновационных достижениях – это прозаическая, подтверждаемая статистикой, правда. Курс на полную технизацию жизни, дискредитацию традиционных ценностей родового человека с неизбежностью ведет к падению его воспроизводства. Конец природно-культурной истории человечества означает «в конце концов» конец демографический. Богатый, комфортный, эгоистичный, ге(й)ндерный Запад, благодаря этому – заканчивается. (Для воспроизводства населения коэффициент рождаемости на одну семью должен быть 2,4, а он в среднем по Европе 1,5). В отличие от России, «минусующей» от высокой смертности и безответственного эгоизма правящего класса, причина их вымирания не в недостатке (новаций, знаний, денег, товаров), а в их избытке, в образе жизни, который ведут люди. Чего стоит запрет на официальное употребление слов «отец» и «мать», тем самым их признание нецензурными, объявленное в Европе и США. Как в вызывавшем всеобщее отторжение «Новом удивительном мире», описанном в романе О. Хаксли, где слова «отец» и мать» тоже были ругательными. Когда это виделось утопией, такого будущего все боялись, когда подобное скандально символическое совпадение происходит в реальности – не замечают. Очевидно, что дальнейшим движением по тому же пути, в том же направлении проблема у(вы)мирания передового отряда человечества не преодолевается, а усугубляется. Значит, стремление в рай – это стремление к смерти. Неужели бездумным «сторонникам модернизации», ставя задачу «догнать» и идя след в след, скорее войти в него, но в той или иной степени еще находясь на распутье, не повод задуматься? Что тогда для этого надо, если, конечно, они совсем не утратили такой способности.
Более того, если они, реализуя идеалы инноватизации, прямо не объявили себя врагами существующего человека и не ставят своей целью заменить его другими формами разума. Число вариаций на тему постчеловека все время возрастает: «усовершенствуем свое тело» (три-четыре руки, почему не больше?); «перейдем на автотрофное питание» (тогда живого тела не будет вообще); «уйдем в машину/дискету» (там заживем!); и, наконец, «обретем бессмертие». Последнее обещание представляется неотразимым, ибо рай и есть другое название бессмертия. Бессмертие в раю – вот идеал и смысл жизни человека. О нем мечтают не какие-то безответственные фантасты. К переходу на автотрофное питание призывает, например, нынешний директор Российского научного центра «Курчатовский институт» М. Ковальчук. Чего тогда ожидать от масс-медиа. Газеты пестрят рассказами о роботах, которые вот-вот «будут ухаживать за людьми». Заменят близких, потом социальных работников, потом вообще – людей. Даже в таких, казалось бы сугубо незаменимых, личностных сферах. Что же говорить об остальных формах жизни! Новейшую модель «социального робота» назвали Ромео, заголовок восторженного описания его возможностей: «Нет робота прекраснее на свете». Роботы за роботами. Робот Ромео за роботом Джульеттой. Любовь в исполнении роботов (появился вариант после создания компьютеризованной женщины-любовницы). Такова конечная вдохновляющая перспектива, «светлое будущее» сотрясающей мир инновационной истерии и самоценной техномодернизации. И кто посмеет возражать, что человечество, в лице своего авангарда, не сошло с ума?
Идеология инновационизма стала господствующим мировоззрением и настолько, что возник феномен неомании. Когда предполагается, что любые сложившиеся системы и вещи существуют для того, чтобы скорее исчезнуть и замениться иными, новыми. Потом опять новыми, ещё раз новыми – непрерывный, ничем не ограничиваемый поток перемен в режиме с обострением, который уносит мир и человечество в неизвестном направлении, растворяя и превращая в материал прогресса. Неомания и ненасытный молох потребления питают друг друга и оба вместе истощают природу и человека, ведя к утрате ими их идентичности. Лишь бы новое, лишь бы прибавлять. Перемены и «реформирование» стали самоцелью. Не прогресс ради общества, а общество ради прогресса, развитие «в разнос» – вот что происходит с обществом, когда оно идет по пути модернизации под знаменем без(д)умного инновационизма. Прогресс превращается в трансгресс.
Трансгресс – это развитие с переходом через то, что развивается, в «свое иное». Трансгрессизм категорически противоречит теории так называемого устойчивого развития, которая была выдвинута в 90-е годы XX века как своеобразный императив выживания человечества. Она была принята практически всем миром в качестве «официальной идеологии» после серии докладов Римского клуба, показавших губительную для природы и человека опасность неконтролируемого роста мировой экономики, когда прозвучали призывы к «остановке развития», к «нулевому росту». На подобный шаг мир пойти не мог. Но ограничить развитие по параметрам сохранения системы, которая развивается, то есть поддерживать её в устойчивом состоянии – это было осознано как единственно правильная возможная установка, если люди хотят выживать. Последний рубеж их самости. Чтобы удержаться на нем, развитие цивилизации надо перестраивать по целям, скорости и внутреннему характеру, подчиняя задачам сохранения Homo sapiens, каким он сложился в процессе биологической эволюции. Подчиняя экономику – хозяйству, технику – культуре, потребление – самосовершенствованию, рациональное – духовному. Это предполагает, что далеко не все, что технически возможно, следует осуществлять, не всякое новое можно и нужно внедрять. Чтобы стать инновациями, новации должны проходить жесткие социально-гуманитарные фильтры. Базовая мировоззренческая установка для устройства и при функционировании таких фильтров: сначала надо быть, а потом меняться; развиваться надо для того, чтобы быть. Sustanable development – это когда изменение и становление не самоцен(ль)ны, не движение в дурную бесконечность, а служат сущему и Бытию.
И вот сейчас, с одной стороны, это, выдвинутое в качестве последней надежды мировоззрение выживания забывают, а с другой, если используют, то в извращенном виде, трактуя устойчивость развития как его еще большее ускорение. Страны, области, районы, графства и кантоны принимают планы «устойчивого развития», имея в виду обязательное наращивание объемов производства. Не отказываясь открыто, принятую всем миром идею поддержания того, что развивается (природы, общества, человека) также всем миром запутывают, а фактически отбросили. Хоронят, не попрощавшись. Вместо устойчивого развития, как видим, стоит всеобщий оглушительный крик о развитии как замене всего и вся без разбора – новым. Крик об «инновационизме». И никакого осознания, что это прямо противоположные, отрицающие друг друга подходы. Никакой проблемы, по крайней мере, в России, тут не видят. Поистине, слепые вожди слепых, идут с закрытыми глазами. Деятельность Римского клуба и провозглашенная в 1992 году в Рио-де-Жанейро Декларация об устойчивом = ограниченном = регулируемом развитии, были, по-видимому, последним озарением человечества перед погружением в техногенный фатализм. Последней крепостью его здравого смысла.
Хотя, так или иначе, взывать к ним (человечеству и здравому смыслу) надо. Даже если не удастся остановить это трансгрессивное движение, должны быть люди, которые понимают, что происходит. Чтобы сохранить наше достоинство как мыслящих существ. Были мол, такие, кто видели и предупреждали. Пытались опровергнуть утверждение М. Хайдеггера, что «наука не мыслит», предлагая отслеживать результаты технической активности в более широком контексте, чем дальнейшее развитие ее самой – контексте жизни. Если наше положение безнадежно, надо сделать все, чтобы его изменить. Таким способом существующий Homo sapiens может выиграть несколько лет, десятилетий, веков. Если будет бороться до конца, хотя бы и без упования на окончательную победу.
