2. Постчеловек
Люди, считающие себя личностями, а таких, в отличие от дикарей и варваров, ставших все-таки редкостью, еще много, склонны рассматривать появление актора как завершение человека. Традиционным историческим человеком потеря культуры и души воспринимается как собственная смерть. Это действительно смерть, но конкретно-исторического типа человека, по-видимому, высшей его формы, за сохранение которой надо всеми силами бороться, однако трезво глядя в лицо реальности. При широком понимании гуманизма, то есть признании человека ведущей силой истории и высшей ценностью бытия, актор как и личность находится в его русле. Он сохраняет важнейшие сущностные черты человека – субъектность, самотождественность, активность, самостоятельность, свободу выбора. Он не мертвый, он только «неживой», малочувственный и механичный, к тому же не все время: его то и дело тревожат пережитки личностного состояния, потребность в любви, дружбе и счастье, о чем свидетельствует распространение наркомании и узаконенных психостимуляторов (не все выдерживают голое = успешное функционирование и мертвую жизнь). Так что не он в действительности «кончает историю», не им пресекается традиция человека и гуманизма на Земле. Да, буржуазный, прежде всего американский образ жизни – это воплощенная банальность и поверхностность, в нем фактически нет высоких интересов, произведения искусства рассматриваются как возможность вложения капитала, ценности заменяются ценами и технологией, но в остальном его носители, как бы представители традиционной, преимущественно европейской, особенно классической культуры их ни уничижали, все еще люди. Применительно к ним, к актору, можно сказать, что слухи о смерти человека, о «последнем человеке» сильно преувеличены. Тем более, что сами акторы по отношению к людям-личностям, как мы видели, довольно снисходительны: они считают их только варварами, архаиками и традиционалистами.
Подлинный кризис гуманизма возникает со вступлением общества в социотехническую стадию развития, когда оно перестает быть собственно (исключительно) человеческим и преобразуется в человеко-машинное. Человеко-машинным его можно считать с момента, когда техника начинает заменять не только физическую, но и умственную силу человека. Массово это происходит в компьютерно-информационном обществе, вернее уже не обществе, а Системе, Техносе, Сети, где человек действует и живет по логике технологии. В большинстве теорий управления признается, что теперь конкурентоспособны те предприятия, которые развиваются по законам социотехнических систем, сплавляющих человека и технику в одно целое. И человек в них является «фактором». Не случайно, с середины XX века в социологии это слово стало постепенно вытеснять и понятие личности, и понятие актора. Основное отличие человеческого фактора от личности и актора в том, что он теряет самотождественность, фрагментизируется, «размазывается» по системе-сети. Он децентрирован. Инициатива и окончательное решение вопросов в его взаимодействии с внешней средой, друг с другом переходят к технике. Ввиду контринтуитивности и контррациональности сверхсложных нелинейных человеко-машинных систем, он передоверяет, вынужден отказываться от своего приоритета в них. Он не справляется, срывается, устает, нервничает, не успевает. Это их самое слабое звено. 70 % аварий в авиации происходит по вине людей, притом наиболее способных и тренированных представителей человеческого рода. Все больше ситуаций, в которых надо ставить «защиту от дурака». Но дураками в них, перед лицом сверхсложности, становятся все люди. Фактически это «защита от человека», потому что он «везде виноват».
Если в начале своего развития науки о взаимодействии человека с техникой были озабочены приспособлением техники к человеку (суть эргономики), то в эпоху пост(транс)модерна вектор внимания поворачивается в противоположном направлении вплоть до стремления прибегнуть к услугам генной инженерии и «начинке чипами». Современная инженерная психология «рассматривает человека, работающего в сложной автоматической или полуавтоматической системе как звено этой системы: с сенсорным «входом», мозгом как «устройством для переработки информации» и моторным «выходом»
[36]
. В положении интерфейса, в интерактивных системах человек и компьютер обуславливают друг друга буквально; в системах искусственного интеллекта роль человека в том, чтоб быть поставщиком эмпирического материала, в который он сам и попадает. Он «ресурс», его надо «активизировать» до превращения в капитал, но особенно «контролировать по надежности». Если актор не переживает любви, то человек-фактор теряет интерес и к сексу, имитируя его порнографией, ручным или виртуально-техническим аутизмом. «Другой» ему не нужен (компьютерные кафе, где посетители собираются вместе, но общаются с машинами). В сфере производства в нем ценится нервно-психическая устойчивость, обуславливаемая в основном радикальным обеднением аффективной сферы и эмоциональной тупостью. Личность с ее душевными переживаниями, человеческому фактору, как звену СЧМ (системы человек-машина) решительно противопоказана. Направленная вовне активность актора тоже не находит применения. Техника формирует запрос на другой тип человека. Это… (но о нем ниже).
По мере того как состоящее из личностей общество превращается в состоящую из акторов цивилизацию, а цивилизация в состоящий из факторов технос, взаимодействие оператора и конкретной машины становится всеобщей формой бытия человека. Его цели предстают как отражение внутренних законов оптимизации и эффективного функционирования социотехноса. Целерациональное поведение актора заменяется бесцельной рациональностью, которая в таком сочетании есть абсурд. Все его поступки сверяются по критериям рассудка и разума, но разума, который чужд ему как субъекту жизни. Это пост(не)человеческая рациональность. И(р/но)рациональность.
Философско-романтическое, а по сути, превратное восприятие происходящих процессов отражается в их оценке как наступлении эпохи господства разума. Понятие ноосферы предвосхитило понятие информационного общества и в контексте предвосхищения, отталкиваясь от тупиков индустриализма – идеализировало. Ноосфера представлялась, а многим, как не удивительно перед лицом всего происходящего, представляется до сих пор, в виде общества, построенного на прозрачных связях, послушным воле человека, где осуществляются его самые заветные ценности и цели. В сущности это сциентизированный (в духе времени) аналог извечных мечтаний об идеально устроенной жизни, оснований для которых не больше, чем для веры в рай или коммунизм. Даже меньше. Никакие действительные тенденции эту счастливую надежду не подтверждают. Представления В. И. Вернадского о ноосфере были ценностными, соединявшие знание с мечтами. Это сфера «благого разума», который включит в себя живое и где все будет устроено к лучшему. Ноосфера – высшая форма человеческого существования, своего рода «рай по-научному».
