Осуществляя эту заветную мечту, философия «снятия» = конца предметной Вселенной (и) человечества, превращения их в феномен и иллюзию, подводит под нее базу, более глубокую, нежели простая замена языка письмом. В ней разрабатывается онтология письма. Которое (теперь) – первопричина всего. Было: огонь, вода, атомы, кварки, знаки, а теперь – письмо. Мир-письмо. То, что письмо заменяет огонь и воду, атомы и кварки – понятно. Они – элементы метафизической картины реальности, категории присутствия. Но со знаками Ж. Деррида(е) пришлось (и нам, для понимания сути дела) придется повозиться, ибо это отказ от языка и текста, философских завоеваний XX века, это отказ не только от бытия, но и его Книги. Новый постлингвистический и даже посттекстуалистский поворот? Да! Ибо поглощая присутствие, «лингво-текстуалисты» не ликвидировали его последнее прибежище – знак. Знак – это знак чего-то. Он предполагает означаемое и может нести смысл. Тем самым в нем сохраняется бытие, по крайней мере, интенционально. Современный этап прогресса посылает запрос на нечто новое, до сих пор на Земле небывалое: на отсутствие, в том числе смысла – на письмо и учение о нем – на грамматологию. В ней происходит последний, роковой разрыв со всем «человеческим, слишком человеческим». Разрыв с естественным, субъектным, собственно человеческим (телесным, мозговым) мышлением. Грамматологический поворот! Если лингвосемиотический, текстуалистский поворот был поворотом от природы, от предметной реальности, то грамматологический – и от «зеркала природы», сознания. Закат Сознания.
В мире письма, в отличие от языка и текста, знаки умирают. От них остаются «постзнаки». Содержанием смерти является превращение знаков в состояние, когда они становятся «пустыми», т. е. ничего не означают, не составляют семиосферы. Теперь это (не)знаки, знаки, антизнаки (введенное в постмодернизме перечеркивание слов есть графическое выражение негативной семантики; отрицание смысла слов, но такое, которое указывает на их генетическую связь с отрицаемым позитивом: труп не человек, но не камень или дерево, а человек). Пустые знаки – элементы ничто, но именно благодаря тому, что перестали быть «носителями мысли, покорной голосу бытия» (М. Хайдеггер), они становятся материалом письма, его «алфавитом». Выражением этого немыслимого в существовавшем до сих пор человеческом языке безбуквенного (не)алфавита являются: 1) trace и 2) differance. Если по-русски, то: 1) след, черта, рисунок на кальке; 2) примерно, поскольку это авторское изобретение Ж. Деррида(ы) – различие (различание) промежуток, отсрочка, пробел. (Различие и различание различаются как качественная, феноменологическая и количественная, когнитивная характеристика реальности; для памятующих, или решающихся знать марксизм, как потребительная и меновая стоимости товара). След-черта и различание-пробел в разных комбинациях и есть искомая азбука письма. Они ничем не обусловлены, нельзя указать того, что за ними стоит. Они causa sui, субстанция, только без субстрата, поскольку относятся к области отсутствия, небытия. В позитивной форме данные (не)знаки (черточки и пробелы) определяются как граммы, составляя в совокупности алфавит грамматологии. Отныне сначала языковое, а потом и любое мышление рассматривается как род писания: thinking as a kind of writing.
В учении о грамматологии Ж. Деррида создал, вернее, осознал или, быть может, гуманитарно с(т)имулировал реально складывавшийся в computer science специфически информационный механизм и способ коммуникации: алфавит без букв – для мышления без слов. Алфавит чисел. Его графическим выражением являются, повторяясь в разных комбинациях, цифры 1,0 а математическое название – бит. В технической практике это дигитальный процесс обработки данных, посредством которого воспроизводится и передаётся, «коммуницирует» информация, однако уже не через слово и не непосредственно человеком, а машиной. Так возник компьютерный текстуализм, исчисление, существующее чаще всего в двоичной системе мира цифровой связи, создаваемого компьютерными технологиями. Исчисление и когнитивистика, представленные в гуманитарном сознании как «письмо», пришли на смену языку, слову и знаку – лингвистике, а также всему смысловому человеческому мышлению, научному познанию, логике и эпистемологии, которые до сих пор выражались на естественном языке. Не говоря (не пиша?) уже о преодолении (природной эволюции и социальной истории) бытия дотехногенной = «допотопной» эры.
С распространением исчисления наступает великое, драматическое для вещей и тел Событие: утрата ими имен, полученных в процессе преобразования предметного мира или «данных Богом» и замена их сначала «никами», паролями, потом цифрами. Потеря имени – потеря идентичности. Себя. «Слова суть слышимые числа нашего бытия» – пророчествовал Велимир Хлебников. Это артикуляция, членение уже без человеческого голоса и рисунков ничто = хаоса на граммы/элементы/ биты. Автомат/изм/ – вот обнаженное тело письма. Грамматология есть гуманитарная форма «записи» процессов автоматизированного, потом полностью автоматического про-граммирования. Постязык дигитальной онтологии. Автоматическая машинопись (письмо, если на гуманитарном языке) = программирование (если в технике). Выражение «языки программирования» – оксюморон. На самом деле это (не)языки, языки, антиязыки. К человеческому языку они, как и вся математика, имеют определенное отношение, но функциональное, такое же, как самолет к птице, или робот к живому человеку. «Конец языка и начало письма», «конец книги и начало компьютера», «конец логоса и начало матезиса», «конец дискурса и начало программирования», «конец слова и начало цифры», «конец чтения и начало исчисления»… и много, много остальных концов нашего предметно-телесного, традиционного мира и начал нового, (за)родившегося в старом, а теперь его «снимающим», у-ничто-жающим трансмодернистском мир-письме иного. Про(сти)щай, язык! Тебя стали третировать в то время, когда надо спасать. Прогрессивно бездумная философия опять попадает пальцем в небо. В повестке дня сознающего мышления должны быть не диверсии, не критика, не затеваемая ею борьба с языком, а разработка способов его защиты. Не только национальных видов, а вообще – человеческого. Нужна (бы, очень) экология языка.
Нужна бы, она тем более важна, что язык уничтожается не сам по себе. В контексте дискредитации языка и его замены программированием происходит дискредитация и замена человека in toto, что опять-таки наиболее ярко продемонстрировано в работах Деррида, если их, конечно, суметь правильно «читать», интерпретировать. Понимание концепта «Деррида» – особая, специфическая для философии задача, зато по достижении этой цели открывается действительное место пост(транс)модернистской эпохи в истории человечества. Ее известный бренд «смерти человека» наполняется поистине грозным и трагическим смыслом.
Глава II. (про)Чтение Деррида: идеолог конца света, пост-языка и Иного
В последнем интервью 2004 года, Жак Деррида, уже больной, оценивая горы интерпретаций своего творчества, сказал: «меня еще не начали читать». Это удивило и привело в обычное, хотя обычно скрываемое, недоумение большинство его поклонников, а исследователей постмодернизма, наверное, обидело. Думается, однако, он прав. Его уникально личный, «эзоповский» язык не случаен, он понимал, что идеи, которые им проповедовались, стоят того, чтобы их поняли немногие или долго не поняли во-все. Людей они потревожат, кого-то испугают, их автор предстанет в свете, от которого его респектабельность бы сильно пострадала
[120]
.
