…Читать Деррида. Символ и хитроумного (не)Одиссея в океане глубоко поверхностной прогрессистской мысли. Понимать Дерриду…
И вот …………………… – ……… (самоцензура; суждение, которое имеет право только на закрытое существование и прочитывается индивидуально, в зависимости от понимания нашего текста. – В. К.). Замаскированный криптографической сложностью текстов злой гений западной (современной) цивилизации, божественный дьявол во плоти, оставляющий Человека без (дома) Бытия. Как «тело мысли». Материал для нее. Это мировоззрение «анти». И то в начале; в конце: Религия инонизма. Трансианство… Забыть Дерриду!
* * *
Забыть Дерриду – значит пре-одоле(ва)ть философию отрицания и замены нашей реальности иной, пост(бес)человеческой, символом которой он является. «Убить» его. Как концепт. Если более точно (в гуманитарном, а не когнитивном смысле, т. е. адекватно): за(у)бы(и)ть (на) Дерриду. Раз-бить это первое яйцо Кощея трансмодернизма. Тогда второе: концепты «Деррилёз», «Щедерлёз», «Банси» тоже истекут кровью, оставив после себя полезную для понимания сути дела субстанцию, а множество других, бездумных его по-клон-ник-ов истекут крашеной под кровь водой и завянут сами. Такова историческая задача текущего времени в сфере философии, если и поскольку мы хотим в не(й)м выживать.
Две с половиной тысячи лет назад метафизика началась с недоверия к чувствам: «в мнении красное, кислое или сладкое, на самом деле только атомы и пустота» – Демокрит, а завершилась лозунгом «смерти человека», вместе с его миром – пост-транс-гоманизмом/модернизмом. Забвением бытия. Ярчайшим примером того как это теоретически происходит, «заканчивается», можно считать философствование Деррида, которое перестало быть метафорой, достижением ума, воплощаясь в действительность. Если философ-реалист, да просто любой читатель данного текста, не знает, или не верит в (по)гибель и отсутствие мира, где он сейчас живет, что сам он никто и звать его ник-ак, ему об этом скажут, будут внушать ученые и (не)философствующая обслуга технонауки. Ее «операторы по клинингу». А главное, (с)делают для этого все возможное. Сеют ветер, иллюзии, вместо того, чтобы служить жизни. Агенты смерти, «ничто» их резидент. Технотронное оруд(ж)ие злого Рока.
Великий, основной Вопрос (философии) современности: взаимодействие Человеческого и Иного, или как защититься от без(д)умного инновационизма, сохранить феноменологическую реальность = наш Lebenswelt, шире, Umwelt = состояние окружающей среды, адекватное человеческой сущности. Трудность его решения в том, что надо защищать себя от самих себя. От Самоапокалипсиса. Для чего нужно мыслить и действовать в парадигме коэволюционного полионтизма, антропо-вита-дицеи и феноменологического реализма (археомодерна). Всеми силами отстаивать смертно-живого Genus Homo как нашу реализацию бесконечного бытия, эту великолепную уникальную форму. Другое, которое «не мы», позаботится о себе само.
Выход один: (у)держать его открытым. И… закрытым, защищая вместе с человеком его язык от без(д)умных атак авторов, либо не отдающих отчета, либо отдающих, но принципиально безответственных и тем опасных, что выступая против языка как люди, они становятся орудием смерти не только самих себя, но и человечества.
Глава III. Контрлингвистическая революция: от слова к цифре, от коммуникации к коммутации
В философии всегда есть и будет все, что присуще природе человека и соответствует его исторической идентичности. В XX веке основную роль продолжала играть метафизика – онтология, гносеология, матери(иде)алистические трактовки достижений естествознания, субъект-объектная схема общественного развития и т. д. Но это в общей массе, in toto. На передовых рубежах произошло, как известно, два крутых поворота: антропологический и структурно-лингвистический. Повороты были в прямо противоположных направлениях. Одни теоретики пошли в сторону человека, призывая всех о(т)ставшихся обратиться к нему, думать об его свободе, экзистенции, идентичности, другие, напротив, его отрицали, боролись с субъектностью, растворяли ее в объективных структурах. Для начала, такой априорной, но еще естественной, чувственной, снимающей, но как бы еще представляющей целостного человека структурой, стал язык.
Поскольку повороты были в противоположных направлениях («бытие языка обнаруживает себя не иначе, как в исчезновении субъекта» – М. Фуко), они соперничали за влияние. На первых порах, будто на равных, но потом с все большей очевидностью стал побеждать структурализм, прежде всего языковый. Заговорили об охватившей теоретическое сознание лингвистической революции. Притом, если исходно язык брался в виде живой речи, то постепенно его начали считать некой универсальной смыслообразующей сетью (для) любой межсубъектной коммуникации. На обосновании парадигмальной роли языка передовые гуманитарии истерли все свои языки. Великие языки. Не говоря о структурной лингвистике, ставшей авангардом гуманитарного познания (отцы-основатели Ф. де Соссюр, К. Леви-Стросс), собственно философские знаковые фигуры XX века (Л. Витгенштейн, М. Хайдеггер) ее ключевым фактором тоже считали язык. Язык – «наше все», он заменил, экранирует как природу, так и общество, когда в их понимании хотят дойти «до конца», до последнего смысла. Это священная корова любого прогрессивного мировоззрения и критиковать язык, противопоставляя ему природу, любую непосредственно чувственную реальность, решались только отсталые консерваторы, догматики и традиционалисты. Да и то, не критиковали, а просто «не использовали». Не умели. На XXIII Всемирном философском конгрессе в Афинах в 2013 году (последнем, самом актуальном по времени), открывавший его Э. Агацци, обсуждая перспективы современной философии, подчеркнул, что ядром ее методологии является лингвистика, «в каждом философском дискурсе должен быть лингвистический момент, анализ языка».
1. Антиязык
Казалось, так будет всегда, ибо идти глубже языка, по крайней мере, в гуманитаристике – некуда. Уведет либо в натурализм-эмпиризм, либо в мистику. Однако, человечество не знает более жестокой истины, чем «ничто не вечно под солнцем». И вот, кто имеет уши, слышит, а глаза – видит, как исподволь, но неуклонно среди чутких к глубинным веяниям истории теоретиков нарастает критика языка, множатся выступления против его не только парадигмально-познавательной, но и бытийной роли. Не с позиций традиционной метафизики, а с каких-то совершенно новых, точнее, новейших представлений. В искусстве, среди концептуалистов и интеллектуалов, бывших завзятых адептов языкового конструирования мира, в целом в постмодернистской культуре зазвучали суждения, что «пора вырваться из плена языка», надо отказаться от сакра(мента)льного: «В начале было Слово» и что, по-видимому, вообще наступает «конец библейского проекта». Слышны отдельные более грубые выкрики о «структурно-лингвистической катастрофе», «смерти языка и индивида», заявления типа, что чем наше мышление больше связано с языком, тем мы глупее, а чем дальше от него, тем умнее. С каких позитивных позиций это говорится не ясно, в том числе самим критикам языка, но что на XXI век в гуманитаристике, вообще в современном познании формируется антиязыковая установка, возникло противосемантическое движение и подняла голову лингвистическая контрреволюция, пришла пора заметить (на Всемирном конгрессе ее не увидели, отсталость?). Затем пытаться понять, почему это происходит, что значит, куда ведет.
