В «философии электронного мышления» находят свое конкретное выражение те самые тенденции становления на Земле постчеловеческого бытия, о котором мы здесь много говорили, но в общекультурной форме. Как Инобытия. Тенденции, в преврат(щен)ной форме прорывающиеся в обывательское сознание как «конец света». Конец нашего, в широком смысле слова, «этого света» = Lebenswelt (жизненного мира). Притом, что дальнейший прогресс техники уничтожает, заменяет цифровым и виртуальным телесное человеческое бытие. Теснит его на глазах всех, кто хочет видеть. (Вот-вот, чтобы больше совсем не (за)хотели видеть внешний мир, на одном, как будто левом (пока), глазу будут носить специальные компьютерные очки – их производство налажено; это называется: жить в «дополнительной реальности»). Человеческое сознание, которое, начиная с Парменида (бытие есть, небытия нет) отражало и поддерживало бытие, становится на службу отрицанию естественного и даже искусственного, но предметного, «нашего» феноменологического мира. «Оно стало машиной пролиферации гипотез небытия, а достигшее критической мысли небытие отклонившегося от бытия интеллекта, само может стать действительностью человечества, знать которую будет дано немногим выжившим, если таковые найдутся»
[159]
. Бытийно-антропологический вывод из числовой модели мира скупой, намеком, но понятен. Перспективы вдохновляющие… «для немногих выживших, если таковые найдутся». Какова еще большая, чем у автора скрипторики, ученость(!). Смертельная, и безо лжи про бессмертие. Ничего не пожалеем, лишь бы было прогрессивно. Для кого/чего? Особенно в свете патологического энтузиазма «отклонившегося от бытия интеллекта» в связи с валом последних достижений в воспроизводстве не только физических, но умственных функций человека.
Ярким примером служения небытию является сама риторическая теория числа. Как все носители новой, становящейся парадигмы мышления, она обосновывает себя ab ovo, демонстрируя чудовищный и агрессивный антиисторизм. Под нее начинает (пе)реинтепретироваться история философии, ее вершинные фигуры, из которой теперь надо сделать единственно правильный вывод, что кроме числа и чистого разума не только ничего нет, но никогда не было. Само собой Пифагор, а также Платон, Аристотель, Кант, Гегель – все они предтечи, да ладно бы, предтечи – сторонники риторической теории числа. Под интеллектуализм и матезис подверстывается даже фундаментальный критик «постава», утверждавший, что «наука не мыслит», провозгласивший свой, особый, поэтический (!) метод познания, почвенник, консерватор и наци(онали)ст М. Хайдеггер. Ориентировавший мышление на этимологию слов, противник терминов, у которого «язык – дом бытия», притом, взятый как речь, родной. Теперь его поселяют в дом из цифр, фундамент и стены которого – 1, а крыша – 0. О, единица (ноль), ты мир. А мир – ноль (единица). Его нет. Поистине, лучший способ убийства – (за)душить в объятиях. В данном случае – познавательных.
И, кстати – 1) Само именование этой «теории числа», цифрового поглощения мира, как «риторическая» сначала вызывает недоумение. Причем тут «риторика»? Красноречие, ораторское искусство и язык математики, который, собственно не звучит, а только пишется? В чем секрет этого авторского термина. Думается в том, что слово «риторика» имеет переносный смысл, как выражение поверхностности, пустословия, неподлинности мысли. Именно это автор теории числа имеет в виду, представляя подлинный мир в виде цифр, считая им бессловесную, «постлогосную» реальность, матрицу. И рассказывать о нем он должен бы тоже языком цифр, ибо «язык – это деление единицы на ноль». Дать некое количество формул, программ – это и была бы настоящая теория числа. Но люди, увы, мыслят все еще живым словесным языком, находятся в сфере Логоса и с ними приходится общаться, представлять им другой мир на их неподлинном, пустом, поверхностном, смысловом = риторическом языке. Приходится пока давать не собственную, а «языковую теорию числа», «словесную оболочку реальности». Учитывая, что сам автор волей неволей, вынужденно тоже говорит словами, должен говорить языком этого неподлинного мира, чтобы рассказать о другом, подлинном уже нечеловеческом мире, выразить его отношение к подобным поверхностным формам мысли, он ее и называет «риторической». Язык, логос – это «вторичные» качества мира, нечто кажущееся. Риторика. Риторическая теория числа как семицветная радуга или кислый вкус, а ведь «на самом деле» это разные длины волн и химических формул… Слова, слова, а «на самом деле» есть только цифры. Природа, жизнь, изучающие их биология, химия, физика предстают как некоторая видимость, «на самом деле» есть только математика. И не всякая, не старая, классическая = человеческая, а чтобы – «прикладная», вернее, наконец-то настоящая = машинная. Она опять будет бытийная, «качественная», но только покончит со словесной логикой, сделав ее ненужной. Качество теперь есть количество. Сознание – вычислительный процесс. Человек…а «на самом деле» есть или хотя бы должен быть – Искусственный Интеллект. Его язык. Другой мир. Роботов.
2) Если воз(об)ращаться в наш мир (пока) и к современности, то увидим, что те же процессы происходят в социально-организационном плане: в частности, непрерывные, то ползучие, то открытые попытки удушения Академии наук России нельзя было объяснять только технико-экономическими причинами. Ее вина в том, что она слишком «естественна», все еще направлена на реальность, с трудом перерождалась, там «физика» = «старая наука», в то время как нужна была «кибернетическая физика». Для этого следует оставить одни технопарки с компьютерами – тогда будет действительный инновационный прорыв. Отсюда толки о конце науки, постнауке, сокращение в школах преподавания естествознания и прочее, о сохранении же человеческого феноменологического мира, «поэзиса», гуманизма, после того как логос тоже утрачивает объяснительные возможности, ибо слишком антропологичен, вспоминать при теоретизировании становится неприлично. Технократическое сознание самоотрицательно, оно воспринимает заботу о человеке и адекватном ему мире с все большим раздражением.
Несмотря, а может быть благодаря глубине своего понимания происходящих процессов, С. Е. Шилов ослеплен ими. «Не в(с)оображает», что будет с нашим предметным миром, когда по компьютерным программам на объемных принтерах нач(нут)али «клепать вещи из чисел», а зачем, кому эти вещи будут нужны, если и «жизнь есть способ существования риторических чисел»
[160]
, функциональные формы которой тоже будут «клепать», ему не интересно. Его сознание, как у всех рядовых технократов, констатирующе детерминистично, его самость, «ктойность», субъектность стерта в пыль небытия молохом прогресса. Техно-математическая, даже общенаучная гениальность не гарантирует подлинной философичности и благомыслия. Лишь изредка, «для порядка» и (само)обмана, как невольный представительский экземпляр существующего, говорящего словами и пишущего буквами в обычной семантической логике родового человека, он заявляет, что реализация проектов на интегральной основе РТЧ-идей «позволит решить базовые проблемы цивилизации и вывести человечество на новое качество и уровень развития». Качество и уровень цивилизации будут новыми, но останется ли она человеческой, вообще цивилизацией, а не чистым, на базе «солиптического разума» техносом в виде кибернетических конструктов или «информационных ландшафтов», заменивших на Земле живое и человека – вот предмет обсуждения, забота для человеческой философии, котор(ый)ая, к сожалению, почти никого не заботит. И прежде всего самого автора риторической теории числа. Таков парадокс нашего движения к «концу света» – в форме эвтаназии.
