– Желаю счастья, барон! Но почему же вашей невесте не соглашаться? – насмешливо спросила принцесса. – Она так быстро согласилась на помолвку, за которой, конечно, должно следовать и венчание. Впрочем, это странный каприз со стороны ее высочества!
– Странный? Неужели так странно желание ее высочества видеть, что счастье двух людей обеспечено, что они достигли пристани и избежали всех мелей и утесов, которые грозили им до свадьбы? Признаюсь, что не нахожу это странным, и с благодарностью принимаю такой каприз.
– Вы раньше не нуждались в защите, Герольд, с каких пор чувствуете вы себя таким слабым? Ведь вы сумели добиться моего согласия, когда я отказала вам в руке своей дочери? Давно ли вы стали бояться сильнейшего, скажем лучше, могущественнейшего, или…
– Я не боюсь честных врагов, – медленно проговорил Лотарь, и каждое его слово звучало уничтожающе. – Ваша светлость, вероятно, уже знает из басни, что лев всегда великодушен. Его я не боюсь как противника, а боюсь змей, которые ползут, крадучись, и отравляют своим ядом невинных. Я не могу оградить свою будущую жену от злых наговоров, пока не обвенчаюсь с ней, потому что мне приходится бороться здесь неравным оружием. Несмотря на мою продолжительную жизнь при дворе, интриги чужды мне, я так же не в силах разобраться в них, как в ассирийской клинописи, и боюсь, ваша светлость, что никогда не научусь этому, несмотря на самые блестящие примеры.
Принцесса сделала вид, что не поняла его, и продолжала прерванную речь.
– Или, – повторила она, – вы не будете уверены в верности своей невесты, пока она не будет связана клятвой?
– Ваша светлость отчасти права, – вежливо ответил он. – Я не боюсь за верность и постоянство моей невесты, но меня волнует то, простит ли она мне, что я так дерзко стал на ее пути и почти насильственно вынудил дать согласие.
Старая принцесса сухо рассмеялась.
– Можно подумать, милый барон, что, если ваша невеста не простит вас, вы лишите себя жизни или сделаете еще что-либо ужасное?
– Лишить себя жизни? Нет! Потому что у меня есть дочь, которой она принадлежит; но я буду несчастным, одиноким человеком, ваша светлость, потому что я бесконечно люблю свою невесту.
Клодина вышла из-за шкафа. Она увидела принцессу в черной мантилье, увидела, как пальма качалась над ее головой и как лицо ее покрылось краской от неприятного изумления. Ей пришлось ухватиться за выточенную львиную голову, потому что голос старой светлости сказал с неописуемым презрением:
– Ваша любовь, барон, не гарантирует мне достоинств будущей мачехи моей внучки.
– Вероятно, – резко возразил он, – ваша светлость еще раз желает услышать от меня, что я требую права руководить воспитанием Леони для себя одного. За то, как оно будет идти, я с радостью беру ответственность на себя. Та, которая станет матерью ребенка, в моих глазах благороднейшее существо в мире! Никогда ее мысли не сходили с пути, указанного честью и высокой нравственностью. Моя невеста из любви к больной подруге могла забыть, что тысячи завистливых и злобных языков осуждают и ложно объясняют ее поведение; это еще более возвышает ее в моих глазах. Оставаться достойной уважения в свете, желающем уничтожить тебя, твердо держаться того, что считаешь своим долгом, зная, что все иначе объясняют твое поведение, исполнять добровольные обязанности дружбы, в которой все сомневаются, – для этого требуются необычайная душевная чистота и твердость духа – качества, которые я до сих пор напрасно…
– Лотарь! – воскликнула Клодина.
Стеклянный купол шатался перед ее глазами, ей казалось, что пол уходит из-под ног, потом она почувствовала себя в его объятиях.
– Клодина! – прозвучало в ее ушах.
– Не будь так резок, – прошептала она, – не будь так резок. Тяжело знать, что другие сердятся, когда сам так счастлив…
Они были одни теперь. Она взглянула на него своими чудными, блестящими от слез глазами.
– Молчи, – сказала она, закрыв ему рот своей маленькой рукой, – молчи, Лотарь, теперь не время предаваться счастью. Наверху царит смерть…
– Но ты не будешь противиться желанию умирающей? – неуверенно спросил он.
– Не буду противиться.
– И мы поедем домой, в наш тихий Нейгауз, Клодина?
– Нет, о, нет, – категорически возразила она. – Я не уйду от нее, так сильно страдавшей из-за меня, пока она жива. Я теперь ничего не боюсь, потому что знаю, что ты мне веришь и не сомневаешься во мне. Поезжай пока путешествовать – еще раз даю тебе отпуск, и когда ты вернешься, когда мое сердце будет в состоянии снова радоваться, когда я буду считать себя вправе быть счастливой, – тогда я приду к тебе…
Глава 28
Вечером в комнатах герцогини состоялась свадьба. Об этом знали все в замке – от фрейлины до судомойки.
Все знали, что молодой муж уехал тотчас же после венчания, и фрау Клодина Герольд фон Нейгауз заняла место у постели больной.
Герцогиня была сегодня очень слаба. Она присутствовала при обряде венчания и сама дрожащими руками приколола вуаль к прекрасным белокурым волосам невесты. Его высочество, герцогиня-мать и фрау фон Катценштейн были свидетелями. Молодые простились в их присутствии. Рядом с Клодиной в ногах постели сидела маленькая принцесса, и у обеих глаза были заплаканы.
После венчания герцогине стало плохо, и доктор отправился к герцогу, чтобы подготовить его к неизбежному…
Наступила ночь. Облака разорвались, и звезды глядели на покрытую снегом землю.
В комнате принцев свет ночника падал на головки спящих: они ничего не подозревали. Кроме них, никто не спал в эту ночь. Окна замка светились в темноте…
В передней ходил взад и вперед герцог, иногда заглядывая в комнату своей супруги… Потом он услышал тихий голос:
– Адальберт, Клодина уехала?
Молодая женщина бесшумно пододвинулась к постели.
– Ты еще тут? – спросила больная.
– Оставь меня у себя, Элиза, – попросила Клодина. – Лотарь должен закончить разные дела, прежде чем я приеду в Нейгауз.
Герцогиня слабо улыбнулась.
– Ты ведь не умеешь лгать, я знаю, почему ты осталась. Бедное дитя! Какая грустная свадьба! Адальберт, – проговорила она с трудом, – здесь ли Елена?
Принцесса подошла и остановилась рядом с Клодиной.
– Дайте друг другу руки, – попросила герцогиня.
Принцесса Елена схватила руку Клодины.
– Простите меня, – сказала она с тихим плачем.
– А теперь позовите Адальберта, – потребовала больная.
Он подошел, сел на край ее постели, и она отвечала на его страстную мольбу о прощении горячим и безмолвным пожатием руки.
– Если бы я могла жить, чтобы утешить тебя, мой бедный друг, – прошептала она. – Я знаю, как тяжело отречься от чего-нибудь. Но они любили друг друга, а ты останешься таким одиноким. Ах, если бы это было в моей власти, как бы ты был счастлив!
