«Закреплен».
«Где-то старый учебник географии был», — задумчиво сказала Люба.
«Почто он тебе?»
«Там карта России есть, дорогу смотреть».
«Ты бы еще атлас мира придумала взять. А лучше — глобус».
«Точно, атлас мира. «Мировое турне Любови Зефировой с новой программой «Колеса фортуны». Колясочка, ведь это твои колеса у моей фортуны!»
Люба погладила подлокотник.
Коляска помягчела.
«Вещи сложим в рюкзак, я его повешу на грудь. Хорошо?»
«Хорошо, — вздохнула коляска. — Вешай. Ну, доедем до Москвы. А дальше-то что? Которые на ногах певицы, не могут в люди выйти. Там, говорят, раскручиваться надо. Ты на чем раскручиваться будешь? У меня ведь головокружение, сама знаешь. Без ног ведь ты, Люба!»
«А где написано, что идти по жизни полагается ногами? Кто-то брякнул, а все и поверили. Живут же без ног дельфины».
«Ты еще русалок вспомни. А этот, как его? Отец тебе про него говорил, помнишь? Гео…»
«Геотропизм?»
Люба на секунду понурилась.
«Против геотропизма, Любушка, не попрешь».
Любе было лет шесть, когда она, счастливая от совершенного открытия, приползла к Геннадию Павловичу:
— Папа, а откуда люди знают, что нужно обязательно ногами ходить? Может, они ошибаются? Может, ходить надо на руках? Учат-учат детей ножками ходить. А они все падают. Потому что ходить надо на руках. Поставь меня на руки скорее!
— Любушка, это невозможно, чтоб люди ручками ходили, — отвечал Геннадий Павлович.
— Поставь, поставь меня на руки скорее! — не слушала Люба.
Она подползла к стене. Вздохнув, Геннадий Павлович взял Любу за щиколотки и, потянув за ноги вверх, поставил у стены вниз головой.
— Отойди, я сама так стоять буду, — приказала Люба.
— Упадешь. Шею сломаешь.
— Не упаду, папа. Ну отпусти.
Геннадий Павлович чуть ослабил хватку. Люба съехала по стене на пол.
— Это потому что я не тренировалась. Подними меня снова.
Геннадий Павлович держал Любу за щиколотки вверх ногами, пока кровь не прилила к ее лицу.
— Гена, ты что с ребенком делаешь? — вскрикнула Надежда Клавдиевна, войдя в комнату. — Шею ведь сломает!
— Мама, не мешай, папа учит меня на ручках ходить.
Геннадий Павлович пронзительно взглянул на Надежду Клавдиевну. Потом подхватил Любу на руки и принялся шагать по комнате.
— Люба, есть законы природы. Почему корень из семечка всегда растет вниз, в землю, а стебель — вверх?
— А разве всегда?
— Да.
— Почему?
— Такой порядок в природе. Закон геотропизма.
— А может какой-нибудь корешок вверх растет? Откуда ты знаешь?
— Это не я знаю, а ученые.
— А ученые откуда знают?
Геннадий Павлович задумался.
— На то они и ученые, — неуверенно сказал он.
— Ты сам рассказывал, ученые раньше думали, что солнце вокруг земли крутится. А они ошибались. Значит, и про ноги ученые могут ошибаться. Через тысячу или сто лет все буду на руках ходить!
— А что? — у Геннадия Павловича не было сил спорить с Любой. — Через тысячу может и будут…
Люба смотрела на коляску, не видя ее. Потом встрепенулась: «А если этот закон только для земли справедлив? Значит, на другой планете он не обязательно должен выполняться?»
«На какой другой планете? — запричитала коляска. — Ты на Марсе, что ли, петь вздумала?
«А что? В невесомости ноги не нужны? Буду гастролировать по космическим станциям», — усмехнулась Люба.
«Тогда ищи и учебник астрономии, — принялась иронизировать коляска. — Там карта звездного неба, дорогу смотреть станем. Вместо путеводителя астрономия нам будет».
«Дай помечтать!» — воскликнула Люба.
«Мечтай, Любушка, мечтай. Твое дело молодое, кому мечтать, как не тебе».
«Я стану известной певицей, и тогда Николай сможет мною гордиться».
«Ах вот почему ты засобиралась в Москву! — встрепенулась коляска. — Джип этот тебе голову задурил».
Люба запрокинула лицо, зажмурила глаза и прижала руки к груди, обхватив себя за плечи.
«Какой он красивый!»
«Чего красивого? Темно-вишневый какой-то, — рассеянно пробурчала коляска. — Я понимаю, «атлантик лазурит» или зеленый цвет. Мелкими розочками мне нравится, купоном по низу. А тут — бурый».
«Какой у него запах… — Люба понизила голос. — Я с ума сойду от его запаха!»
«И какой такой запах? Бензином несет, пылью, резиной немытой. Тьфу!»
Люба и коляска перешептывались полночи. Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович тоже долго не могли угомониться. В первом часу Надежда Клавдиевна скомандовала:
— Ладно, что из пустого в порожнее переливать. Поезд по нечетным проходит, значит, послезавтра.
— Теперь уж завтра, — поправил Геннадий Павлович, поглядев на часы.
— До послезавтра, — Надежда Клавдиевна пыталась выгадать день до расставания. — Николай придет, все обговорим, паспорт у него посмотрим, прописку. Пусть расскажет, какие у него планы на серьезные отношения. А то дак я еще Любушку и не отпущу!
— Верно, — согласился Геннадий Павлович. — Поглядим паспорт.
— Давай укладываться. Любушка спит давно, небось, мешаем ей, — проговорила Надежда Клавдиевна, замахнувшись на комара.
Около пяти часов утра Люба осторожно подъехала к комнате родителей. Они спали на разложенном диване. Над диваном висел ковер, а на ковре — фотография размером с телевизор пятилетней Любы с капроновым бантом на полголовы. Геннадий Павлович самолично увеличил и приклеил фотографию на кусок фанеры и покрыл лаком. На лбу Геннадия Павловича, около волос, сидел комар с раздувшимся рубиновым, как плодово-ягодное вино, брюшком.
— Кыш! — шепотом сказала Люба. — Пошел вон!
Комар поопористее расставил лапки и покосился на Любу.
— Мамочка, папочка, до свидания! — еле слышно прошептала Люба и тихонько прикрыла дверь в комнату.
Сердце ее сжалось: она никогда прежде не обманывала родителей. Люба вздохнула, положила на тумбочку в коридоре листок с запиской, мобильник, осторожно развернулась и поехала к тамбуру. Возле своей комнаты Люба подхватила с пола рюкзак и водрузила себе на колени, заправив лямки за плечи.
В тамбуре было зябко. Люба застегнула верхнюю пуговицу джинсовой куртки.
«Выдумала — в мае пешком ездить», — заворчала коляска.
Люба вытащила длинный металлический крюк из ушка в двери, тихо опустила вдоль стены. Крюк облегченно вздохнул и мгновенно уснул, повиснув вниз головой, как летучая мышь. Работенка у крюка — не позавидуешь. Попробуйте-ка сами уцепиться изнутри за ручку, ногой упереться в косяк и всю ночь крепко тянуть на себя дверь.
