«Попрошу не наговаривать!» — рассердился телевизор.
«Значит, из другой палаты храпели, — спорила коляска. — Из соседней».
«Ладно, из другой», — согласилась со смехом Люба, осторожно разогнула руку с приклеенным лейкопластырем катетером и подмигнула телевизору.
«Болит рука?» — участливым голосом спросила коляска, с тем, чтобы завязать беседу о своих собственных невыносимых мучениях.
«Не болит, просто очень хочется согнуть в локте, устала с вытянутой лежать. А у тебя болит?»
«А как ты думаешь? — с наслаждением заворчала коляска. — Мне ведь пересадку кожи произвели».
«Донором не джип был? — с серьезным видом поинтересовалась Люба. — Ах, нет! Он же вишневый, а тут — какая-то коричневая кожа. Похоже, что от чемодана».
«Шути-шути» — скорбно произнесла коляска.
«Не сердись, колясочка, я любя», — принялась подлизываться Люба.
«Вот и спасай после этого главу страны, — сказала коляска. — А тебе за это — ни спасибо, ни насрать!.. Одни насмешки».
«Так это ты президента спасла? — вскрикнула Люба. — А я думаю, кто? По телевизору все какую-то Зефирову называют».
«Вон ты как заговорила», — обиженно протянула коляска.
«Я же шучу, — Люба повернулась на бок и погладила коляску по поручню. — Колясочка, миленькая, ты самый мой верный друг! Прости, что пришлось из-за меня натерпеться».
«Именно, что натерпеться. Знаешь, какую подлость я пережила?»
«Какую?»
«Пуля-дура в глаза врала, что знать меня не знает, никого не убивала, и вообще она — холостая, и в тот день дома сидела, пистолет может подтвердить».
«Да ты что?» — поразилась Люба.
«Вот и верь после этого людям, — заключила коляска. — О-о, я такого натерпелась, что до конца жизни не усну. Не чаяла живой из машины вырваться!»
«Почему?» — удивилась Люба.
«Каллипигов ведь приказал всех свидетелей… ой, не могу… ликвидировать».
«Что значит — всех? — вытаращила глаза Люба. — Как — ликвидировать?»
«И тебя, и меня, и зрителей всех, и Васютку, и того, в тапочках на босу ногу»
«Как это? — недоверчиво сказала Люба. — Ты что-то напутала. Тебе это в бреду приблазилось».
«Ничего подобного! — сказала коляска. — Того психического, который стрелял, уже ликвидировали!»
«Не может этого быть, — твердо сказала Люба. — Ведь должно быть какое-то следствие, суд?»
«Теперь я на очереди, — скорбно сказала коляска и опасливо оглянулась. — Смерти я не боюсь. Смерть не страшна, с ней не раз я встречалась в боях! Но как ты без меня управляться будешь? Вот о чем мое беспокойство».
Мысль коляски о том, что ее, инвалидную коляску, вот-вот придут уничтожать спецслужбы, Любу насмешила, а оттого и успокоила: «Сочиняет колясочка. Ну, кому она нужна? Каллипигова приплела. Каллипигов — честный, преданный, порядочный человек, иначе разве смог бы он работать рядом с президентом? Нет, ерунда это. Коляскины фантазии».
«Тогда тебе нужно быть поосторожнее, — сделав серьезное лицо, участливо сказала Люба. — Ты уж береги себя!»
Коляска помолчала и вдруг произнесла со слезой в голосе:
«С оранжевой колбасой мучусь. Никак оранжевая колбаса не похожа на мои чувства».
«Какая оранжевая колбаса?» — переспросила Любовь.
«Я песни стала сочинять, — небрежно бросила коляска. — Видимо, после ранения открылся дар».
«Ух, ты! — удивилась Люба. — А причем здесь колбаса?»
«Это метафора. Помнишь, как Леонид Яковлевич учил? Мои песни будет яркими, образными, метафоричными».
«Будут? — понимающе качнула головой Люба. — Значит, пока их еще нет?»
«Первую начала сочинять. И вся в творческих муках. Ну никак оранжевая колбаса не вяжется с моей гибельной любовью».
«Гибельной? Понимаю. А ты без колбасы не пробовала?»
«У колбасы свежая неизбитая рифма: колбаса — я шла боса».
«Круто!» — сказала Люба.
«Оранжевая, чтоб необычно было. Ну чего интересного, если колбаса — полукопченая первого сорта?»
«Ничего интересного», — согласилась Люба.
«А оранжевая — тут тебе и настроение, и сжигающая страсть, — сказала коляска со слезой в голосе, — все, как у нас с джипом».
Люба сочувственно помолчала.
«Если хочешь, мы можем исполнить эту песню в нашем шоу «Колеса фортуны».
«Правда?» — приободрилась коляска.
«И на альбом ее запишем, — пообещала Люба. — Ох, я же тебе главного не сказала: президент просил передать, что приглашает тебя на встречу в Кремль».
«Президент? Меня? В Кремль? — растерялась коляска. — Неужели орденом наградит? За мужество, проявленное при защите главы государства?»
«Вполне возможно, что и орденом. Я от твоего имени поблагодарила его за работу и заботу. Представляешь, от волнения его отчество забыла? В общем, в Кремль — только вместе с тобой! Никаких новых колясок мне не надо».
«Спасибо тебе, Любушка, — коляска испытующе посмотрела на Любу. — А чего же ты молчишь, что замуж выходишь? Всем рассказала, одной мне ни словечка».
«Тоже ругаться будешь? — покорно спросила Люба. — Ругайся».
«Не знаю, Любовь, куда ты так спешишь? Николая совершенно не знаешь».
«А что мне о нем нужно знать? — беспечно сказал Люба. — Размер ботинок? Место прописки? Объем двигателя?»
Заслышав про двигатель, коляска подпрыгнула: «А и в самом деле, Любушка? Сердечнику не прикажешь! Любить, так любить. Мне снилась оранжевая колбаса, я шла по берегу боса! Ла-ла-ла!»
«Мне тоже сейчас опять снилось, что я иду. Ржавое осеннее поле. Возле реки стоит почерневшая от сырости избушка для лодки и сетей. По разворошенной крыше стучит дождь. И такая сладкая тоска на сердце… И вдруг — ты: Люба! Люба! В самый интересный момент разбудила!»
«Прости, дорогая».
«Что бы я отдала, чтобы хоть раз пройти ногами. Узнать, что чувствует человек, который может идти, куда захочет? Пройти ногами и умереть!»
Коляска жалостливо молчала.
— Но нет, чудес не бывает, — вслух сказала Люба и подбила подушку под плечо. — Ладно, давай спать.
Глава 16. От Кремля до самых до окраин
— ВСЕ, что вы сейчас увидите на сцене, случилось на самом деле, — хорошо поставленный, проникновенный голос звучал в огромном зале, фойе, гардеробах, динамики были выведены даже в туалеты и курительные комнаты.
Только теперь, когда концертный комплекс напоминал разворошенный муравейник — столько пришло зрителей, безрукий Паша был обряжен в костюм ангела, на колосниках запасены тучи снега, дождя, блесток и бутонов роз вперемежку с лепестками, а за кулисами объявили о четвертьчасовой готовности, только теперь Люба поняла, что она натворила!
