Не государь сидел перед Питиримом, нет. Не полновластный правитель земли Русской. Просто юноша, на которого свалилось небо — и сейчас он пытался его удержать. И найти хоть где‑то помощь, потому что никому, никому не дано выдержать под тяжестью свода — в одиночку. Объяснить, заставить понять, просто сделать…
Отзовитесь же! Вы же умные, мудрые, взрослые… неужели не ясно, что это — необходимо!?
Как крик в темноте!
Кричи, не кричи…
Питирим поклонился еще раз, пряча под приспущенными веками свое понимание.
— Стар я уже, государь. Слаб. Но прав ты, надобно нам грамотными быть. Авось, и смогу чем помочь. Десять дней, говоришь?
Алексей кивнул. И молча пронаблюдал за уходящим патриархом. Да уж.
Объясните хоть кто‑нибудь, где отец умудрялся находить время на посты и молитвы? Тут выспаться бы! Так и на то времени иногда нет. Если б не сестра, не Иван, не… Был бы один — вовсе упал бы.
Алексею и в голову не приходило, что отец был другим государем. Хорошим человеком, но достаточно слабым и управляемым. И правил не он, а, фактически, за него. Потому и бардак был.
А Алексей сейчас пытался делать свои первые шаги.
Он понимал, что будут проблемы, что его возненавидят, но…
— Ушел патриарх?
Софья скользнула в комнату, отбросила назад темную косу. Алексей окинул сестренку взглядом. Черное простое платье, тонкий венец на темных волосах, да и платье… вроде как и русский фасон, а и что‑то европейское в нем есть. И юбка длинная, и рукава, а все ж так сделано в некоторых местах…
— Нововведения?
— Я и твоим гардеробом озаботилась. Ты у нас должен быть государем — солнышком, сам понимаешь.
— А ты, значит…
— Проклятая царевна. Так тому и быть.
— Никогда не смогу к твоим шуточкам привыкнуть. Это не игрушки, с проклятиями.
— Алешка, было бы из‑за чего переживать. Симеон проклинал тех, кто к власти придет. А моим детям власть не нужна. И мне‑то она ни к чему, сам знаешь. Так что если никто из моих потомков править не будет, то и проблем не возникнет.
— А ты уже и потомками озаботилась?
— Почему бы нет. Ваня мне предложение сделал — и я его приму, коли ты против не будешь.
— Станешь боярыней, из дворца уедешь…
В голосе Алексея невольно проскользнула тоска. Софья ехидно фыркнула, понимая, о чем думает сейчас братик. Одиночество…
— Вот еще. Я с тобой о том поговорить и хотела.
— О чем? Тетка Анна к своему мужу переезжает, тетка Татьяна своего орла казачьего ждет, Катенька с персиянками не расстается, коих Аббас прислал…. Улетаете?
— Улетают. Они. Так что… приютишь нас с Иваном?
— То есть?
— Чтобы нам рядом быть. Не против? Никуда я не уеду, Иван ко мне переедет, в Кремль. Конечно, и у Морозовых у нас покои будут, но мы там редко бывать станем.
— А Феодосия?
— Не думаю, что она против будет. Внуков, вон, ей отдадим, пусть возится. Она дураков не воспитает, да и Матвей не даст.
Алексей встал из‑за стола и крепко обнял сестру.
— Ох, Сонюшка. Как же я рад, что ты у меня есть.
— И буду. Выйду я там замуж, не выйду, все одно я тебя никогда не оставлю. Ты понял?
Софья смотрела брату прямо в глаза, впивалась зрачками в зрачки, стремясь передать то, что знала с момента появления в этом мире. Ее место — именно здесь, рядом с ним. Он никогда не будет одинок.
Она его не оставит.
И в какой‑то миг напряжение спало, словно лопнула гигантская струна. Алексей поверил. Муж там, жена, дети… да, это будет. Но кровная связь…
Они родные по крови.
Ближе и дороже у них никого не будет. Семьи будут, дети будут, они будут любить своих домочадцев… но иногда они будут вот так, просто стоять рядом и ощущать связь, которая прочнее любого каната. Она не истончится от времени, не оборвется по глупости или недомыслию. Кровь — не водица и ничем ее не разбавить.
— Сонюшка… справимся ли?
И тонкая ладонь ложится на плечо, поддерживая и защищая, как в детстве. Он не один.
— Должны, Алешенька.
Брат и сестра стоят у окна. Над Москвой Златоглавой восходит красноватое по зимнему времени солнышко, посверкивает снег, поднимаются дымки над крышами…
Родина…
Какие слова ни подбери, все одно мало будет. Сердце, душа, вера, сила… все в этом слове.
Русь — матушка. Родная, вечно любимая… все для тебя отдать и быть благодарным за эту жертву. А как иначе?
Иначе — ты не царь. Иначе и быть не должно.
Март, 1674 год.
— Никогда не думал, что такое увижу.
Иван Сирко стоял в первых рядах и наблюдал как венчаются донской казак Степан Разин и царевна Татьяна Михайловна.
— Чудеса в решете? — царевна Софья, стоявшая рядом, усмехнулась. Казак покосился на нее. Он‑то хотел забиться в угол собора и не высовываться, но куда там! Приехать не успели, как чудеса начались!
Государь принял их сам. На крыльцо вышел ради такого случая, обнял Ивана, Степана, Фрола, повесил им на шею по драгоценной звезде на голубой ленте и при всех объявил, что назначает Степана Разина воеводой в Крым. А Фрол и Иван будут его ближниками и во всем помощниками. Нет, он понимает, что Иван — гетман Украинский, но ведь одно другому не мешает? Сейчас Украине и воевать‑то не с кем! Ляхи не полезут, а татары… вот и займись! Ты, как гетман, обязан с ними бороться. Крыть было нечем.
Не положено так‑то?
Надобно туда боярина подостойнее?
А где те бояре были, когда царевич на татар ходил? В Москве сидели, да под столы прятались, когда Хованский чуть народ не взбунтовал? Вот и сидите себе, сидите.
По трудам и награда будет.
Опосля назначат воеводу в каждый город — Керчь, Бахчисарай, Кафу и прочие, но это уже по весне чтобы сразу к новым местам и отбыли. И выбирать будут не по древности рода, а вовсе даже по знаниям. Толку‑то там от спесивца, коли он турецкий язык не знает? В шубе ходить да шапку носить? Так сваришься. Жарко там…
Боярам, мягко говоря, это не нравилось, но пока молчали.
Трупы на кольях, которые еще не убрали с Болота — Алексей — точнее, Софья — приказал оставить их до весны, пока не завоняют, были весьма убедительны.
— Не думал я, что такое возможно.
— Пока вы герои, надо этим пользоваться.
И казак, и царевна разговаривали почти одними губами. Иначе в соборе было и нельзя, не нарушать же торжественность момента. А венчаемые были чудо как хороши. Тетке сейчас никто бы больше двадцати пяти не дал, Степан казался чуть ли не Георгием Победоносцем в белом, шитом золотом, кафтане. И оба сияли, что твои солнышки. Так что даже Питирим хоть и против был, но уже и не хмурился. А сколько визга поначалу было?
