Я ощупью вскарабкалась на скамью, сбоку от себя нашла прямоугольник ткани. Он был смочен смесью рома и яичного желтка (как предписывалось), и я вытерла им глаза.
Когда я наконец их открыла, то увидела луну, набросившую серебряную сеть на черную стремительную реку.
Все закончилось. Ткань, отброшенная мной в сторону, чиста – ни следа пасты. Закрыв глаза, я не увидела ничего, кроме темноты, полной абсолютной темноты. И все же я еще не вернулась по-настоящему, осознав, что хотя я могу видеть, ощущать запахи и слышать… Enfin
[109]
, хоть мои чувства и возвратились ко мне, определенные… жизненные функции не восстановились: я не дышала, сердце не билось. Тело мое было пустой оболочкой.
Смертельная неподвижность, состояние, близкое к смерти.
Оно исчезло только тогда, когда мой рот внезапно раскрылся, и я стала ловить им воздух, как человек, поднявшийся из водных глубин. Постепенно дыхание успокоилось, и я с облегчением почувствовала, что грудь поднимается и опускается в привычном ритме. А сердце… что ж, я слышала его стук, словно отдаленный звук шагов незнакомца из тьмы.
ГЛАВА 31 Ночь в черном Анже
Когда мы на следующее утро медленно въехали по набережной в Нант, я была поражена зрелищем увиденного мною впервые в жизни города. Никогда не слышала такого гвалта! Несмотря на ранний час, по реке оживленно сновали торговые суда; их высокие мачты, казалось, царапали небо, баржи медленно тащились мимо своих более проворных собратьев. И над всем этим возвышались серые фасады прибрежных зданий. Их сводчатые окна и железные балконы напоминали глаза и рты неподвижных лиц с висящими над ними массивными бровями шиферных крыш.
Вскоре все уже глазели на наш экипаж, а некоторые мальчишки и мужчины, те, что похрабрее, осмеливались даже запрыгивать на подножку берлина и заглядывать внутрь. Я была в ужасе! Одни просили денег, другие предлагали за плату свои услуги, включая любовные. Мальчишка не старше шести-семи лет просунул в окно черные от сажи руки: на растопыренных ладонях не было больших пальцев. За его спиной я увидела мужчину, который, глупо улыбаясь, бежал за каретой: «Мой мальчик… как же ему такому, месье, прокормиться? Пожалуйста , месье…» И я великодушно уступила его мольбам, хотя и догадывалась, знала , что мальчик вовсе не родился калекой: он стал таким, когда его отец пустил в ход топор. Я едва не ударила этого человека, не забыла я и о чарах, которые Себастьяна когда-то очень давно наслала на пытавшегося шантажировать ее мужа. А теперь я поспешно отвернулась, почувствовав, что во мне происходит некая перемена… нарастает раздражение, – я с ужасом подумала, что могла бы совершить. Меня чуть не стошнило, когда эти маленькие грязные пальцы комкали мои банкноты. Потом мальчишка спрыгнул с подножки и исчез. Трясущимися руками я заперла дверь на задвижку и опустила шторы. Забарабанила в потолок: Мишель понял и погнал лошадей прочь с этого унылого, грязного места так быстро, как это позволяли узкие улочки.
Позднее одного взгляда на путеводитель, принадлежащий перу некоего месье Жоана, оказалось достаточно, чтобы подтвердить мои тогдашние впечатления. Именно близ Нанта в конце революции чудовищный Каррье и его приспешники казнили людей, топя их в Луаре. Они сковывали своих врагов цепями и пускали плыть по реке на плотах. Люди цеплялись за бревна, но тщетно: их отправляли на дно реки, а в небе над их головами горели фейерверки. Именно здесь обитал в своем замке маршал де Рец, казненный в пятнадцатом веке за соучастие в убийстве нескольких сотен детей, принесенных в жертву при совершении не поддающихся описанию обрядов и ритуалов. Да, вот такие истории происходили в этих местах. Я подумала: «Неужели и в других городах будет то же самое?» Следует попросить Мишеля по возможности избегать таких мест: ведь чем дальше мы будем продвигаться к морю, тем города, без сомнения, будут становиться хуже и хуже.
Когда мы отъехали от Нанта на достаточное расстояние, звуки города стихли, и я с облегчением откинулась на сиденье кареты. Решила поспать, но не смогла: сердце продолжало бешено стучать. Чтобы отвлечься, я вновь обратилась к «Книге» Себастьяны и под конец дня обнаружила еще один вид колдовства, который мне очень захотелось применить на практике, несмотря на пророчества страшного сна предыдущей ночи.
И вот, когда мы в конце дня наконец приближались к Анже, двигаясь на запад по широкой дороге (и река стала шире в этом месте), я взяла латунный колокольчик, лежавший без дела возле меня, и в первый раз вызвала призраков.
Равнодушно глядела я на Луару, мерцавшую коричневыми, почти золотыми бликами под косыми лучами солнца. Песня колокольчика плыла над безостановочно несущей свои воды рекой. У дороги, в тени деревьев несколько стариков с удочками коротали закатные часы. Увижу ли я, как призраки возникают из воздуха и воды, постепенно обретая форму? Увидят ли их старые рыбаки и не прослывут ли они лжецами на весь остаток своих дней, если поспешат домой, чтобы рассказать, как из реки поднимались фантастические рыбы?
Я еще раз позвонила в колокольчик, высунув руку из кареты. Усталая, я, возможно, слишком резко объяснила юноше-кучеру, что вовсе не пытаюсь привлечь его внимание, что он просто должен везти меня дальше к Анже, без… И тут моя голова как будто непроизвольно резко откинулась назад – и теперь над моим правым ухом шишка, большая, как яйцо, которая еще долго будет свидетельствовать об этом неловком движении… Я уронила на покрытый ковром пол латунный колокольчик и… пронзительно вскрикнула. Возможно, таким образом я приветствовала внезапное появление призраков на скамье кареты…
Они сидели плечом к плечу, ясно различимые, пристально глядя на меня.
– Каждый раз, как мы являемся, – сказал священник, – ты, ведьма, едва не вылезаешь вон из кожи. Даже теперь, когда по какой-то причине решила вызвать нас. – Отец Луи глянул вниз, на латунный колокольчик, катящийся под скамью, и хотя было бы естественным приписать это неровности дороги, я-то знала, в чем дело.
– Что тебе нужно? – спросила Мадлен. Ее слова прозвучали как вызов, который мне надлежало принять.
– И давно у тебя вот так идет кровь? – спросила я. Мадлен неотрывно глядела на меня, при этом очертания ее фигуры сделались вдруг… более наполненными , плотными, как у облака, из которого вот-вот хлынет дождь.
– С того дня, как я разорвала себе горло, двести лет назад по вашему календарю, по моему – целая вечность.
Отец Луи повернулся к окну, посмотрел на реку.
– Зачем ты задала этот вопрос? – пробормотал он, по-видимому, не ожидая внятного объяснения.
– Да, зачем? – эхом отозвалась Мадлен.
– Потому что у меня возникла идея, – ответила я.
Последовало молчание. Оба призрака посмотрели на «Книгу» Себастьяны, раскрытую у меня на коленях, затем, без всякого выражения, друг на друга.
– Приходите в полночь, – приказала я, повторив еще раз: – У меня есть идея.
