Далее я привязала себе к левому запястью желтый атласный платок, на котором коричневыми нитками вышила концентрические круги, а центр сплошь заполнила крестиками. Таким способом я взывала о помощи к Саланго, богине вуду, которая покровительствует тем, кто находится в опасности; в подкрепление я принесла жертву – глиняный горшок с вареными бобами, который поставила на подоконник в кухне.
Далее, в целях практических, я сунула себе в карман листок бумаги с несколькими фразами, в том числе вопросительными, на языках, какие сочла уместными, – мускоги, хитчити, испанском, итальянском, греческом…
Поскольку знала, что в дороге не смогу воспользоваться своим прежним переводческим tisane
[130]
.
«Я не работорговец. Я ищу свободную женщину, которая убежала из Сент-Огастина. Вы видели женщину с кожей цвета кофе со сливками и с фиалковыми глазами? Ее зовут Цветочное Лицо. И еще Лидди».
Вот так я подготовилась в том, что касается Ремесла и вопросов практических. Оставалось только нанять лошадь и постараться надежней устроиться в седле.
Дороги за Сент-Огастином пошли сужаться. В конце концов тропы сделались непроходимыми для повозок, а дальше почти совсем исчезли под зеленью. Я повернула к югу, потому что Йахалла в последний раз слышал толки о Селии в Волузии; из этого торгового центра, как спицы из колеса, расходятся несколько дорог.
Матансас я объехала рысью, хотя, надо сказать, никакой паники не ощутила.
Я ехала на своей безымянной лошади вдоль берега. К верховой езде я постепенно привыкла и на относительно удобных тропах даже пришпоривала своего скакуна. По возможности мы жались в тень лесистых холмов. За исключением легкого стука копыт, мы передвигались бесшумно, как слетевший лист. Я прислушивалась к гулу насекомых, к шепоту листвы на ветру. Иногда в кустах шелестела змея, и я не забывала о тех змеях, которые могли соскользнуть с дерева. Встречались, конечно, олени. Раздавался волчий вой. Раз или два земля содрогалась под чьей-то тяжелой поступью, и я с облегчением слушала, как неизвестное животное удалялось прочь.
Часто мы настолько приближались к берегу, что до нас доносился шум прибоя; первую ночь под открытым небом мы провели – точнее, я провела – на белом песке, спрятавшись за дюной, под колыбельную трав. Стреноженная лошадь паслась в зарослях бамии. На рассвете я проснулась, и мы пустились в путь.
Карта привела нас в Блич-ярд, откуда я собиралась добраться до Монетной отмели, где, согласно легенде, были найдены однажды монеты с потерпевшего крушение испанского судна. Менее поэтичным названием был окрещен Москито, в честь насекомого, чрезмерно здесь распространенного. Вскоре я перестала следить за временем и забывала, какой сегодня день. Местность тянулась однообразная, и если бы не карта, компас и очевидная прямизна дороги, я бы поклялась, что мы путешествуем кругами.
Не имея определенной цели, я направлялась к истокам реки Сент-Джон, поскольку заинтересовалась хрониками господ Бартрамов – Джона и Билли, отца и сына, – и узнала, что эта большая река берет начало на юге и течет на север, в океан. Очень мало рек течет в этом направлении… Странно, я как будто начинала сочувствовать этой потерянной, неуверенно текущей реке.
Я видела ярко-голубые родники и бурые озера, на ходу меня хлестала по ногам осока. Кипарисы тянулись к небу, высоко в кронах дубов вились узколистные колючки смилакса. Я замечала пастушковых журавлей, а также ибисов, змеешеек и других птиц, незнакомых мне видов. Я узнала цапель – голубовато-белые, они погружали клювы в желто-коричневые ручьи. Там, где как будто должен был находиться исток реки, я не нашла на пойменном лугу никаких его следов. Я забралась далеко на юг и, не найдя никаких концов, кроме конца света, изменила курс – к северу и западу, за закатным солнцем… В свой срок мы достигли Волузии.
Здесь я смогла пополнить запас провизии (маринованных овощей и галет) для дальнейшего странствия к западу; хотя никто из встречных ничего не знал о Селии, я направилась на побережье Шарлотт-Харбор к маронам, настроенным, как говорили, дружелюбно, то есть мой путь лежал на запад.
Тропа, вначале вполне заметная и удобная, потеряла четкость очертаний, сделавшись расплывчатым коричнево-зеленым пятном. Дни тянулись однообразно и изнурительно, и я то и дело глушила свое сознание, обращаясь к бурдюку со спиртным. К счастью, мы успели пересечь территорию, прежде чем столкнулись с серьезными трудностями и лишениями.
Мне подробно объяснили дорогу в лагерь, и там меня ждал неплохой прием. Я так устала в пути, что никто меня не испугался: по виду было ясно, что я не правительственный агент, посланный выявить следы незаконной торговли. Индейцы, чернокожие и кубинцы, которых я встречала, бесплатно давали мне еду; только за вино и более крепкое спиртное, чтобы наполнить бурдюк, пришлось хорошо заплатить. И как же я насладилась ночью сном на чики – платформе с соломенной крышей, вознесенной над пригорком на высоту три или четыре фута.
Помимо чики, таких, как у семинолов, имелись два просторных бревенчатых дома, построенных по более солидному, а вернее, белому образцу, потому что только белые люди предпочитают пускать в землю корни. В поселении там и сям работало много женщин; на границе лагеря я набрела на детишек, которые копошились в специально вырытой канаве. Я поняла, что их прячут, потому что они, лениво меня оглядев, принялись переговариваться знаками; они молчали, чтобы не привлекать к себе внимание. Так как здесь обитали беглые рабы, в лагере, расположенном вблизи проезжих и торговых путей, все опасались работорговцев.
Устав от путешествия, я отдыхала в лагере три дня: сон безопасный, еда хорошая. Я думала, пища будет самая примитивная, но нет. Кукуруза, бобы, тыквы и тому подобное – это были главные продукты, но имелись еще и орехи, и ягоды, каких я никогда не пробовала. Здесь я впервые увидела странный круглый плод, который испанцы называют toronja. (Белые окрестили его грейпфрутом, то есть виноградным фруктом, потому что он растет на дереве гроздьями.) Еще пальмовые сердечки, вырезанные из сердцевины съедобной пальмы. За изобилие слив и агавы, а также кофе и сахарного тростника следовало, полагаю, благодарить живших там кубинцев; последний из названных продуктов они привозили в каноэ, где стебли бамбука занимали всю длину, от носа до кормы. Имелось у нас и мясо, в том числе гофера и водяных черепах, пойманных под пальметто. Да, это был настоящий пир. Давно я уже так себя не ублажала, но мне не приходило в голову, что далеко на севере, в резервации, семинолы погибали с голоду.
Сытая, с набитым брюхом, я едва не забыла о том, что нужно спешить. К тому же я десятками опрашивала местных жителей и не узнала ничего нового о Селии. Но во вторую ночь ко мне явился и сел рядом белый человек, торговец, чей путь был зеркальным отражением моего – он вышел из Тампы, от залива Эспирито-Санто, и по берегу добрался до Шарлотта. Конечной его целью был Москито. При свете полуночных огней торговец заговорил:
– Беглая, говорите? Черномазая? Черная, но не совсем? Ну да, таких хоть пруд пруди. Чтобы пересчитать этих побродяжек по пальцам, сотни рук не хватит. Но, вы говорите, она… выглядит как-то по-особому? Хм-м, да, вроде бы…
