В тот день капитан объявил, что, если установится попутный ветер и течение Гольфстрима будет таким же сильным, каким обычно бывает, «Афей» прибудет к берегам Кубы уже через два-три дня. В связи с этим меня посетила мысль: а что, если мы с Каликсто как-то избавимся от Диблиса, затем улизнем со шхуны и отправимся в Гавану при первой же возможности? Конечно, это будет непросто. Более того, теперь я хорошо понимала, что моряков на свете немного — несмотря на огромную протяженность морей — и круг их весьма узок. Ведь Диблис и Кэл встретились уже через пару лет после первого совместного плавания. Если юноше удастся убежать от здешнего кока, он вполне может встретить кого-нибудь еще. А Диблису стоит начать распускать слухи среди матросни в любом порту, куда он прибудет, — и как попавшая в воду кровь приманивает акул, так и его слова разойдутся среди морских негодяев, а они не преминут при первой возможности наброситься на Каликсто и погубить его. Нет, нужно придумать нечто такое, что обеспечит молчание этого негодяя. Но как этого добиться? Что я могу сделать, если Каликсто так и не решится довериться мне? У меня впереди был целый день, чтобы что-то придумать.
Акулы. Мне доводилось слышать, что они так и кишат в окружающих нас водах. Так что я принялась наблюдать за морем, ровным, как стекло, по которому не пробегала даже легкая рябь, поднимаемая ветром, — не заскользит ли над водной поверхностью вспарывающий ее плавник. Надеялась ли я, что мне удастся сбросить Диблиса за борт? Ну, не то чтобы именно так. Яркий солнечный свет не мешал мне, ибо я никогда не снимала синих очков, давным-давно заказанных мной в Сент-Огастине у глазного врача, чтобы скрывать мои глаза со зрачками в форме жабьей лапки. Теперь, когда ничего нельзя было сделать, а значит, приходилось ждать и надеяться на лучшее, мне оставалось лишь высматривать акул. То было странное времяпрепровождение. Акул не было. Я видела косяки рыб, за ними проплыла группа тупорылых дельфинов из тех, что называются «морскими свиньями», — они меньше обычных, зато кожа их переливается всеми цветами радуги, так что даже вода вокруг них светится. Через несколько часов я вновь увидела радужные разводы на искрящейся водной глади, но теперь ничего красивого в них не нашла: то был покачивающийся на волнах Гаванской гавани мусор с приплывших из разных стран кораблей. Там были остатки ворвани, слитой из бочек, а также масло, попавшее за борт вместе с откачанной трюмной водой, и тому подобная гадость. Enfin, я не высмотрела никаких акул, но все равно не оставляла свою вахту и, разумеется, не принимала участия в купании, затеянном матросами во второй половине дня. Кэл пошел купаться вместе с ними.
Как обычно, матросы разделись, взобрались на нок-рей
[20]
и попрыгали за борт. Сразу стало видно, кто они такие: наполовину животные, наполовину мальчишки. На сей раз они приняли необходимые меры предосторожности, испугавшись, наверное, слухов о нападениях акул. Я стояла на корме, блуждала затуманенным взором из-под темных очков, переводила взгляд с одного купающего моряка на другого и увидела такую сцену.
Двое матросов — они всегда все делали вместе, не только несли вахту, но и любую работу выполняли бок о бок — опустили на воду парус, и он прогнулся, образовав настоящий бассейн. Затем они приподняли его края с помощью стрелы, оградили их бонами, и таким образом купающиеся стали недоступны для акул. В этом бассейне команда и совершала омовение: они барахтались, как щенята в луже воды, но не забывали прикрывать ладошками срам. Помощник капитана не купался, а стоял у стрелы и следил за тем, чтобы парус не притонул, как это иногда происходило, — на тот случай, если из глубин вдруг вынырнет некий левиафан, разинувший хищную пасть.
Пока я смотрела на это, Кэл проплелся мимо меня и встал на корме — поодаль, но все же совсем рядом, в паре футов.
Я поздоровалась с ним. Он лишь кивнул (причем подбородок его коснулся груди) да так и остался стоять, старательно отводя взгляд. Как же мне хотелось рассказать ему об увиденном и услышанном накануне, чтобы приободрить его и сообщить, что на борту «Афея» у него есть союзник, желающий помочь ему избавиться от дьявола Диблиса. Но, разумеется, я не сказала ни слова. Просто смотрела, как он делает какое-то странное дело. Поначалу я решила, что это дело каким-то образом связано с приготовлением предстоящего обеда.
За кормой шхуны у капитана был привязан «рыбный садок». Собственно, то была старая шлюпка, приспособленная под своеобразный аквариум. Такие садки часто устраивают посреди судна, а в днище их сверлят дырки, чтобы постоянный приток свежей морской воды сохранял морскую живность свежей. Когда мы вышли из Саванны, в рыбном садке «Афея» плавали морские окуни, но с тех пор они успели попасть к Диблису под нож и оказаться в наших тарелках, жареные или в виде похлебки. Поскольку море было спокойным в течение долгого времени, наш садок, плывущий позади шхуны, давно уже оставался пустым, иначе вода в шлюпке могла испортиться и рыба подохла бы, что привлекло бы акул.
Когда до меня дошло, что Кэл намеревается использовать садок для каких-то новых, непонятных мне целей, я спросила его, стараясь говорить как можно более беззаботно:
— Собрался поплавать? Среди окуней?
— Сейчас нет окуней, — ответил юноша.
— Знаю, — сказала я и похлопала себя по животу — плоскому, несмотря на все то, что мне приходилось носить под одеждой, помимо насквозь пропотевших блузы и жилета.
Какая глупость с моей стороны: я невольно одобрила стряпню того дьявола в человечьем обличье. Я сразу же пожалела об этом.
Не помню, какие неловкие и неуместные слова и жесты последовали дальше — без них наверняка не обошлось. Но мне хорошо запомнилось, как юноша раздевался — стыдливо, повернувшись ко мне спиной. Обнаженный, Каликсто наклонился, намереваясь залезть в садок, который поддерживало на плаву изрядное количество пробки. Он подтянул его поближе к борту, затем спустился вниз по веревочному трапу. Когда я заметила, что Кэл перешагивает через гакаборт, намереваясь покинуть шхуну, я поспешила к борту и лишь тогда с облегчением увидела вышеупомянутый трап. Я находилась в таком мрачном настроении, что на мгновение подумала, будто купание — это уловка, призванная скрыть истинный замысел юноши — самоубийство.
Каликсто сидел в рыбном садке, как недавно сидел в клетке, разве что сейчас у него было чуть-чуть больше жизненного пространства. Тем не менее он действительно мылся. Делал он это торопливо, а на корму доносились крики Диблиса, призывавшего своего Утю на камбуз. Там уже слышались звон кастрюль и стук большого ножа, предвещавшие скорый обед. Из рундука доставали холодную снедь. Для меня было дико есть еду, приготовленную столь неприятным человеком, орудовавшим тем же самым ножом, которым он порой ковырял в зубах или обрезал себе ногти. Неудивительно, что в тот день я не смогла есть совсем, а лишь выпила кофе. Как ни странно, я прекрасно запомнила, что подавалось в тот день, — я и теперь, словно наяву, вижу ту еду, разложенную по тарелкам. Помню, что Диблис выглядел каким-то позеленевшим и глаза его были выпучены, словно от испуга. Возможно, он снова приложился к бутылке рома, чтобы поправить здоровье после вчерашнего перепоя. Мне стало ясно: к наступлению темноты Диблис опять напьется пьяным в стельку.
