— C'est toi,
[23]
красавчик, мешаешь моему сну? — спросил Диблис, уперев руки в бока и остановившись менее чем в десяти футах от меня.
— Ты называешь это сном? — возразила я, указывая в сторону люка, откуда наблюдала за ним две ночи подряд.
Тогда он пошел прямо на меня медленной шаткой походкой; к счастью, я успела отступить на корму, подальше от вахтенных — они, похоже, тоже наглотались рома, и этот напиток усыпил их. Я постаралась, чтобы дистанция между мною и Диблисом не сокращалась.
— И часто в твоих снах ты развлекаешься с мальчишками, Диблис? Впрочем, я не удивляюсь. Сам дьявол, верно, тебе их посылает.
Он подошел ближе и оказался менее чем в пяти футах от меня. Теперь мы дошли до кормы, дальше отступать было некуда, разве что за борт. И когда Диблис сделал резкий рывок, пытаясь схватить меня своими ручищами, я увидала…
Да, я увидала Каликсто, стоявшего на верхней ступеньке трапа, ведущего на верхнюю палубу. Он надел брюки, но при свете луны я увидела линию, проведенную тушью, — она змейкою вилась у поясницы от самой ягодицы. Мне хотелось, чтобы Кэл остался стоять там, где стоял, и держался подальше, — так было безопасней. Я могла бы принудить его к этому (просто приказала бы, и все), если б не Диблис. Он очень мешал мне. Да, проклятый Диблис! Он схватил меня за шею и начал душить. Вырвавшись из его цепких рук — сама удивляюсь, как это могло получиться? — я решила сделать что-нибудь такое, что сильно удивило бы его и заставило хотя бы на время оставить меня в покое, а потому перешла на французский язык. Да, настоящий французский, красивый и правильный. Зачем? Возможно, потому что те азбучные истины, которые мне предстояло ему объяснить, слишком долго лежали в моей памяти под спудом, слишком глубоко были погребены в моей душе, чтобы извлечь их на свет и изложить на чужом языке. А может быть, я все еще лелеяла надежду скрыть от Каликсто все то, что ему, по моему мнению, не полагалось знать, — ведь он понимал по-французски не более того, что понимает любой итальянец или испанец. Или я прочла слишком много книг об инквизиторах и захотела побывать в шкуре одного из них. Так или иначе, я приступила к делу следующим образом.
«Диблис, — произнесла я мысленно, пытаясь воздействовать на него, чтобы выбить из колеи, — я видела, чем ты занимался с тем юношей. Видела, как нарастают и твоя похоть, и его стыд. Видела, как ты все более погрязаешь в скверне. Да, ты, Диблис…»
Тут я остановилась и сделала паузу; не ради эффекта, но чтобы до него лучше дошло то, что, как я теперь знала, было истиной.
«Ты, Диблис, — повторила я еще раз, — должен заплатить за свои забавы».
Но какую цену мне назначить? Конечно, я могла бы найти для него множество наказаний — и обычных человеческих, и тех, какие умеют насылать лишь настоящие ведьмы. Например, придушить или каким-то иным образом не позволить ему более причинять зло. Мысли мои путались. Я вспомнила «Книгу теней» некой сестры, практиковавшей… фаллические наказания? Нет, не годится. Я поняла: Диблис должен умереть. Увы, он не оставил мне выбора.
Теперь он стоял передо мной, ругая то меня, то Каликсто. Наконец сказал:
— У твоего мальца секретов полная задница, красавчик; но и у тебя, думаю, тоже. Так и есть, правда? Вы двое… вы ведь ensemble?
[24]
Сначала я думал, вы встретились в Саванне, но, похоже, вы нашли друг друга в Содоме.
«Мой дорогой кок, — мысленно ответила я, — вижу, дьявол готов цитировать Писание, дабы утвердиться в мерзости своей. Ты читаешь оскверненную тобой Библию? Ах, уверяю тебя, мне доводилось видеть книги куда более хитроумные и коварные, чем эта, и я могу творить такое, что не под силу ни твоему богу, ни твоему дьяволу».
Мне все-таки удалось привести его в замешательство. Возможно, я сумела вселить в него страх, ибо сохраняла спокойствие и хладнокровие, а он был пьян. Но вскоре он прибег к простейшему из оскорблений: высказал сомнение в том, что я настоящий мужчина.
«Если б ты только знал!» — подумала я в ответ.
И все-таки план дальнейших действий никак не приходил мне на ум, хотя нужда в нем могла быстро отпасть: Диблис схватил меня за горло. Ему это удалось, когда я запнулась, наступив на моток веревки. Тут уж волей-неволей пришлось отвечать действием, тоже инстинктивно. Заметьте, я говорю об этом вовсе не из желания оправдаться.
Устав от бесплодных словопрений, Диблис нанес удар, причем очень жестокий, изо всех сил. Мы сцепились и, словно в танце, приблизились к борту. Впереди была лишь серебристая морская чернота, она могла быстро поглотить меня, чего мне совсем не хотелось, но кок держал меня мертвою хваткой.
Теперь мне стало… ну, не слишком удобно, что ли. Горло болело, каждый вдох давался с трудом, воздуха не хватало. От руки, обхватившей мою шею, жутко воняло. А затем, пока я глядела на звезды и луну сквозь выступившие на глазах слезы, до меня вдруг дошло: меня вот-вот задушат. Риск удушения волновал меня не так уж сильно по сравнению с кое-чем другим — не вызовет ли это истечение крови. Конечно, тогда я была не так спокойна, как сейчас. По правде сказать, сейчас, когда случилось то, что случилось, мне сложно вспомнить, что представляет собой страх смерти.
Как часто бывает, ситуация упростилась до крайности. Убей — или будешь убита.
Нужно было действовать, отвечать или действительно умереть. А я отдала себя на волю инстинкта, подстегиваемая не столько желанием убить Диблиса — хотя в тот миг, увы, мне хотелось его убить, — сколько стремлением избавить моего Каликсто от жуткого зрелища убийства. Более всего мне не хотелось, чтобы он видел, к каким средствам мне придется прибегнуть для убийства и спасения. Именно эти средства по-прежнему оставались загадкой для меня самой.
Но вот Кэл подошел ближе, и я увидела в его руке ту самую иглу для сращивания канатов: с ее помощью мы некогда завязали узел, похожий на голову турка. Я поняла, что он намеревается вонзить ее в спину Диблиса, но мне совсем не хотелось, чтобы вся вина за убийство пала на Кэла. Говорят, месть лучше подавать холодной, но для такого простодушного юноши, как Каликсто, дело обстояло иначе: он едва ли сумел бы насладиться хладнокровной местью. Я же, наоборот, имела опыт общения с мертвыми, много знала о них, слышала жалобы убийц и убитых. Я уже осудила Диблиса на смерть, но было еще кое-что, во много раз худшее. Меня трудно было назвать невинной, поэтому мне следовало взять грех на себя. Мне пришлось ускорить развязку и прикончить Диблиса, чтобы этого не сделал мой друг. А вышло это так.
Каликсто подходил ближе и ближе, пока Диблис и я танцевали наш танец смерти. Я не могла допустить, чтобы Диблис увидел юношу — он отпустил бы меня и набросился на него. А этого следовало избежать.
— Кэл, — проговорила я, если к звукам, издаваемым полузадушенным человеком, можно применить слово «проговорила».
Скорее всего, я снова подумала, вернее, мысленно приказала: «Брось его. Брось!» После чего изловчилась повернуться так, чтобы мы с Диблисом оказались лицом к юноше, поддавшемуся моему внушению. Вместо того чтобы метнуть иглу в Диблиса, словно дротик, Каликсто бросил ее так, чтобы я смогла поймать. Наверное, чтобы я могла ею воспользоваться. Но я не желала ловить иглу. Я не собиралась всаживать ее в тело кока. Нет, совсем нет.
