Ответы на эти вопросы предстояло найти в соответствующих бумагах, наколотых на острие гвоздя, который торчал из дощатой стены. Толстяк сорвал с него два листка с декларациями о выгрузке, или как там их называют, и нахмурился. Я стояла и ждала, не сомневаясь, что вскоре он протянет руку ладонью вверх или каким-то другим способом намекнет, что пришла пора совершить честную сделку: его сведения в обмен на мои деньги. Однако портовый служащий этого не сделал. И поступил очень разумно, ибо я уже приготовилась применить заклинание некой сестры из Байи: та умудрялась наполнять протянутую руку непереносимой болью, причем исключительно с помощью слов. Впрочем, я не уверена, что именно руку. Может быть, срамной уд? Я не успела вспомнить, да мне и не потребовалось — вскоре я получила все, чего хотела, а точнее, в чем отчаянно нуждалась, причем совершенно бесплатно. Видите ли, я предполагала, что мое пребывание на Кубе окажется кратким: найду монаха, встречусь с Себастьяной, узнаю, что за «сюрприз» она мне приготовила, и вернусь к моей прежней жизни на улице Сент-Джордж, какой бы она ни была. Поэтому я взяла с собой не слишком много денег. Если бы мне пришлось задержаться в Гаване надолго, средств понадобилось бы гораздо больше, так что мне вовсе не улыбалось набивать кошелек этого толстяка или «подмазывать» его и без того жирную ладонь.
Итак, вот какие сведения мне удалось раздобыть.
Если Каликсто действительно уплыл вчера, воспользовавшись первой представившейся возможностью (причем возможностью законной, ибо я сомневалась, что он захочет связаться с работорговцами или контрабандистами), то вариантов могло быть три.
Худшим из них мне представлялся «Паша» — корабль медфордской постройки,
[89]
отплывший в далекий Китай. Он отчалил на рассвете, намереваясь обогнуть мыс Горн, а потом зайти в Кокимбо, одну из чилийских провинций, взять там на борт груз меди и направиться в Кантон. Это плавание продлится многие, многие месяцы. Да и вернется ли когда-нибудь «Паша» обратно на Кубу? В ответ на этот вопрос начальник порта только пожал плечами. Не знал он и того, когда вернется на Кубу второй из ушедших кораблей — «Вудсток», несколькими часами ранее продолживший свой путь из Филадельфии в Сан-Сальвадор с грузом муки в трюмах. А потому все мои надежды устремились по морским волнам вслед за третьим кораблем: «Алкион» на рассвете отправился в Барселону. Если ветра ему помогут и море будет спокойным, через два месяца он доберется до берегов Испании, там освободит трюмы от «металлических изделий» (так в грузовой декларации именовался его груз), после чего возьмет на борт бочки с вином или еще что-нибудь в дополнение к уже имеющимся трем сотням ящиков кубинского сахара и отправится в Антверпен. К счастью, судном владела компания «Бернхем и K°», главная контора которой находилась в Гаване, так что корабль непременно должен был возвратиться. Когда-нибудь.
Домик начальника порта я покидала, обретя надежду. Я повторяла про себя, чтобы не забыть, название фирмы: «Бернхем и K°». Возможно, Каликсто решил, что я его бросила, к тому же он должен был находиться в смятении после того, как увидел сотворенную мной чертовщину; но сам он едва ли покинул бы меня запросто. Я чувствовала это. Вернее, мне хотелось в это верить. Он должен был возвратиться на Кубу. Я знала, что он так и сделает. Только «Алкион» мог дать ему сразу и время одуматься, и возможность вернуться довольно скоро.
Дом, где помещалась контора «Бернхем и K°», мог бы напомнить дом Бру, если бы в жилище алхимика царила чистота. К тому же в конторе имелось хорошее освещение, и обитатели его были скорее живы, чем… ну, в общем, чем наоборот.
В конторе было не протолкнуться, служащие до хрипоты препирались с агентами иноземных компаний, обсуждая торговые операции. На третьем этаже в приемной я увидела много чинно одетых и потных мужчин, сидевших настолько тихо, насколько им позволяли натянутые нервы. То были владельцы товаров и страховщики, которым не оставалось ничего иного, кроме как ждать прибытия грузов, пока их богатства перемещались по морю. Они сидели на скрипучих ротанговых стульях, расставленных вдоль стен. В центре этого мирка, подобно некоему светилу, стоял весьма необычный восьмиугольный стол, а за ним с трех сторон располагались секретари. Их перья сновали по листам бухгалтерских книг, вписывая там и сям нужные цифры, как муравьи строят муравейник. Остановившись в дверях, я кашлянула, приготовившись обратиться к кому-нибудь с вопросом.
Но прежде чем я вымолвила хотя бы одно слово, один из секретарей молниеносно вскочил с места и выпроводил меня в переднюю, причем так мягко и быстро, что я даже не успела обидеться. От этого молодца — смазливого, чернявого, с прилизанными волосами, словно нарисованными на черепе, — я узнала то, что мне требовалось.
Я спросила у него, не нанимался ли парень с внешностью Каликсто — секретарь сжалился надо мной или над Каликсто, когда я несколько раз повторила слово «хорошенький», — на борт «Алкиона» перед тем, как тот отплыл в Испанию.
Даже не заглядывая в гроссбух или какие-нибудь документы, секретарь ответил:
— Si.
Он сам заключал контракт с юношей. На шесть месяцев. До Барселоны, потом в Бельгию и обратно. А чтобы у меня исчезли последние сомнения, добросердечный секретарь так точно описал Каликсто, что мое горло сжалось и щеки загорелись от слез, хлынувших потоком.
— Шесть месяцев? Вы уверены?
— Senorita,
[90]
— проговорил он, — речь идет о море, а тут нельзя быть уверенным ни в чем.
Было слишком поздно плыть вдогонку за «Алкионом». Даже если бы кто-то согласился доставить меня к нему, ветры могли унести наш баркас в другую сторону. А если бы нам все-таки удалось догнать корабль и при этом нас не застрелили, как пиратов, что тогда? Подплыть ближе, к самому борту? Светясь от счастья, вскарабкаться на корабль в поисках юноши, возможно не желавшего иметь со мной никаких дел? Какая нелепость. Любая из сестер сочла бы этот план безумным.
Что мне оставалось делать? Только ждать. Ах, какая тяжесть легла мне на сердце! О, лучше бы оно стало тяжелым якорем, чтобы бросить его в море и увидеть, как быстро оно пойдет на дно, и я вместе с ним.
Не помню, куда я побрела, выйдя из конторы. Очнулась на углу улиц Меркадерес и О'Рейли. Я стояла перед дверьми, над которыми красовалась вывеска «Ла Фелисидад»:
[91]
то был роскошный ресторан, всюду сверкали стекло и белые изразцы, а веселые кубинки медленно помахивали веерами. Двери на улицу, жаркую и пыльную, были распахнуты настежь. В эту гавань я и вошла, чтобы провести многие часы в ее душистых прохладных покоях. «Ла Фелисидад» славилась своим мороженым и шербетами из тропических фруктов. В тот день я заказала мороженое из гуаявы и любовалась его видом, напоминающим блестящее розовое стекло. Я ела его маленькой ложечкой, отлитой из коричневого сахара. После мороженого я выпила кофе (его наливали сразу из двух сосудов одновременно: из кофейника и из молочника с горячим подсоленным молоком) и наконец заплакала так безутешно, что прислуживавший мне гарсон улыбнулся грустной улыбкой и отступил подальше от моего столика в углу.
