– С «разбойником» вы промахнулись. А вот кто вы такой? Для такого теплого вечера, мой друг, на вас многовато одежды. Дайте-ка на вас взглянуть!
Протянув вперед левую руку, Андре-Луи заставил незнакомца отвернуть плащ и тут же, увидев его лицо, белевшееся в тени широкополой шляпы, издал изумленное восклицание и опустил шпагу.
Перед ним стоял народный представитель Изаак Ле Шапелье, адвокат из Рена. Некогда один из самых непримиримых врагов Андре-Луи, он впоследствии сделался его ближайшим другом, чьи поддержка и поручительство помогли юноше стать членом Национального собрания. Встретить этого видного революционера, некогда занимавшего в Собрании кресло председателя, крадущимся боковыми улочками Кобленца в явном страхе быть узнанным – такого Андре-Луи никак не ожидал. Когда он наконец оправился от изумления, его разобрал смех.
– Нет, право слово, Изаак, что за странная манера приветствовать старых друзей? Взять и едва не проткнуть мне кишки! – Внезапно его осенила новая мысль: – А ты, вообще-то, к кому приехал? Не ко мне ли?
Ле Шапелье презрительно скривился.
– К тебе? Бог мой, ты слишком много о себе возомнил, если думаешь, что депутата Собрания направят к тебе с поручением вернуть тебя обратно.
– А я и не утверждал, что тебя ко мне направили. Я решил, что, может быть, ты приехал под влиянием симпатии ко мне или чего-то подобного. Но раз это не так, то что же привело тебя в Кобленц? И почему ты опасаешься быть узнанным? Уж не шпион ли ты?
– Все лучше и лучше, – фыркнул депутат. – Твои мозги, мой дорогой, изрядно заржавели со времени твоего отъезда. Скажу одно: я здесь, и любое неосторожное слово может меня погубить. Как ты намерен поступить?
– Ты мне отвратителен, – сказал Андре-Луи. – Вот, возьми свою шпагу. Ты, видимо, думаешь, что дружба не налагает никаких обязательств. Возьми шпагу, тебе говорят. Сюда идут. Мы привлечем внимание.
Ле Шапелье взял шпагу и вложил ее в ножны.
– Я научился не доверять даже друзьям в делах, связанных с политикой.
– Но научился не у меня. Наша дружба не могла преподнести тебе подобного урока.
– Поскольку ты здесь, я вынужден предположить, что ты вновь переменил убеждения и вернулся в лагерь сторонников привилегий. Это налагает на тебя определенные обязательства. Я понял это в тот момент, когда увидел тебя, поэтому и предпочел уклониться от встречи.
– Давай-ка пройдемся, – предложил Андре-Луи и, взяв друга под руку, убедил его продолжить прерванный путь.
Удостоверившись, что ему не грозит предательство со стороны человека, с которым его на протяжении нескольких лет связывали близкие отношения, депутат позволил себе разоткровенничаться. Он прибыл в Кобленц по поручению Законодательного собрания для переговоров с курфюрстом Трирским. Собрание с тревогой наблюдало за концентрацией войск эмигрантов. События, побудившие народ выйти 10 августа на улицы, вывели из оцепенения и депутатов, которые уполномочили Ле Шапелье довести до сведения курфюрста, что Франция рассматривает присутствие контрреволюционных заговорщиков в приграничных германских провинциях как свидетельство открытой враждебности к ней и что, если ситуация не изменится, нация найдет способ выразить свое негодование.
– Но я, похоже, несколько опоздал, – подытожил Ле Шапелье свой рассказ, – поскольку армия уже выступила и эмигранты, можно сказать, покинули Кобленц. Правда, я еще могу попробовать добиться того, чтобы им отрезали путь к отступлению, – тогда они не смогут вернуться сюда и начать все сначала. Я так откровенен с тобой, Андре, потому что позиция Собрания не секрет и мне все равно, если она будет предана огласке. Единственное, что я прошу тебя сохранить в тайне, – это мое присутствие здесь. Твои друзья из числа привилегированных чертовски мстительны. А я должен задержаться еще на день-другой, поскольку предстоит последняя встреча с курфюрстом – он пока пребывает в размышлении. Впрочем, в том, чтобы доносить на меня здешней знати, нет никакой пользы.
– Есть польза или нет, твоя рекомендация выглядит почти оскорбительно, – ответил Андре-Луи и, переменив тему, поинтересовался, что знают и что говорят в Собрании о его бегстве из Парижа.
Ле Шапелье пожал плечами.
– Там еще не уразумели, что ты бежал. Но когда поймут, твоя репутация будет погублена безвозвратно. Полагаю, ты пошел на это ради мадемуазель де Керкадью?
– Ради нее и еще кое-кого.
– Кантен де Керкадью объявлен вне закона как эмигрант, его имущество конфисковано. То же самое относится к Плугастелю. Одному Богу известно, зачем тебе понадобилось брать под свое крыло его жену. Тебя по крайней мере приняли при здешнем дворе?
Андре-Луи усмехнулся.
– Не очень тепло.
– А! И что ты теперь намерен делать? Примкнешь к рядам интервентов?
– Мне дали понять, что мои взгляды – монархические, и только – исключают службу в армии, которая сражается за сохранение привилегий.
– Тогда почему ты остаешься здесь?
– Чтобы молиться о победе. Моя судьба связана с нею.
– Вздор, Андре! Твоя судьба связана с нами. Возвращайся со мной, пока еще не поздно. Собрание слишком уважает тебя за прежние заслуги, чтобы не оказать снисхождение. Депутаты примут любое объяснение твоей отлучки, какое мы состряпаем. Можешь рассчитывать на мою поддержку, она тоже кое-чего стоит.
Это и в самом деле было так. Ле Шапелье в те дни обладал большим влиянием на Законодательное собрание. Он был автором декрета, вошедшего в историю под его именем и отражавшего чистоту помыслов и взглядов творцов конституции. В ходе борьбы с привилегиями, в тяжелые для революционеров дни, Мирабо призвал на помощь рабочих, открыв силу такого оружия борьбы, как забастовка. «Чтобы стать грозной силой, – говорил он им, – вам нужно всего лишь стоять на своем». Когда же привилегии были сметены, Ле Шапелье первым понял, сколь опасна для государства новообретенная сила этого класса. Собрание приняло предложенный депутатом декрет, запрещавший любые коалиции рабочих для выдвижения ими своих требований. В самом деле, могла ли нация, покончившая с деспотизмом дворцов, открывать дорогу деспотизму трущоб?
Да, покровительство и защита этого человека стоили многого, но Андре-Луи покачал головой.
– Изаак, у тебя какое-то пристрастие появляться передо мной в критические минуты и указывать мне путь. Но на сей раз я пойду своей дорогой. Я связан словом.
Они шли узкой улочкой, пролегавшей за Либфраукирхе. Сумерки сгустились, наступила ночь. Перед одним из домов Ле Шапелье остановился. Из открытой двери на блестящий от влаги булыжник мостовой падала косая полоса света.
– Что ж, тогда ave atque vale.
[191]
Мы встретились лишь для того, чтобы снова разойтись. Мне сюда.
