Внезапно толпа пришла в движение, из нее раздались крики: «Идут!»
В дверях дворца показалась группа людей. Они вышли вперед, за ними толпились другие. Общее число их составляло человек двести – значительная часть депутатов. Во главе этих людей шел высокий, грациозный Эро де Сешель,
[214]
являвшийся в данный момент председателем Конвента. По своему обычаю он водрузил на голову украшенную пером шляпу, как было принято делать в зале заседаний, если их ход нарушался какими-либо беспорядками.
Анрио на лошади выехал вперед. Сешель остановился и поднял руку, призывая к молчанию. Он нес в руке какую-то бумагу и теперь, возвысив свой зычный голос, приступил к чтению. Это был декрет, только что принятый растерянными и ошеломленными законодателями. Он предписывал вооруженным мятежникам немедленно покинуть площадь перед дворцом. Но, как сказал Робеспьер (или Шабо?), «там, где нет страха, нет и добродетели». А правительство не располагало средствами, способными пробудить страх, который вселил бы в парижан добродетель.
– Я приказываю вам подчиниться! – опуская бумагу, решительно выкрикнул Сешель.
– Здесь приказываю я, Эро, – резко ответил ему сидевший верхом генерал.
– Вы! – Сешель осекся. В рядах депутатов за его спиной послышался негодующий ропот. – Чего хотят эти люди? У Конвента нет других помыслов и забот, кроме тех, что направлены на общественное благо.
– Чего они хотят, Эро? Вы хорошо знаете, чего они хотят. – Генерал заговорил примирительным тоном: – Нам известно, что вы истинный патриот, Эро, что вы принадлежите к партии Горы. Вы готовы поручиться головой, что двадцать два предателя из Конвента будут выданы в течение двадцати четырех часов?
Председатель остался неколебим.
– Не дело народа, – начал он, – диктовать таким образом…
Его голос потонул в реве, внезапном, словно удар грома, за которым последовали затяжные, медленно ослабевающие грозовые раскаты. Над морем голов взметнулись руки с оружием.
Эро де Сешель не дрогнул. Из-за его спины испуганно выглядывали возбужденные коллеги-депутаты. Они понимали, что оказались заложниками в том самом дворце, у которого десять месяцев назад выпустили на свободу ярость этих же толп.
Анрио, который чувствовал себя в седле все более неуютно, поскольку его боевой конь от шума стал проявлять норов, все-таки ухитрился утихомирить Молоха.
– Суверенный народ здесь не для того, чтобы слушать речи, – заявил он, – но для того, чтобы отдавать приказы.
Сешель разыграл свою последнюю карту. Он выступил вперед, выпрямился и властным жестом выбросил перед собой руку. Его голос прозвучал словно боевая труба:
– Солдаты! Именем нации и закона я приказываю вам арестовать этого мятежника!
Молох обуздал свое веселье и затаил дыхание, чтобы услышать ответ.
Анрио выхватил саблю.
– Мы не подчиняемся вашим приказам. Возвращайтесь во дворец и передайте депутатам требование народа. – Клинок над его головой вспыхнул молнией в ярком солнечном свете. – Канониры, по местам!
Солдаты послушно засуетились возле направленных на дворец пушек. Задымились запальные фитили. Эро де Сешель и толпа депутатов поспешно и неловко отступили и исчезли в здании дворца.
Де Бац торжествующе рассмеялся, ему вторил хохот тех, кто стоял рядом с ним. Ухмылявшиеся оборванцы одобрительно поглядывали на барона. Отовсюду доносились непристойные шутки.
Барон ждал окончания этой трагикомедии. Вскоре его терпение было вознаграждено. Марат в окружении нескольких негодяев проследовал за депутатами в зал заседаний Конвента, чтобы назвать имена двадцати двух представителей, исключения которых он требовал. Сопротивляться такой силе было бесполезно. Робеспьер и кучка депутатов от партии Горы приняли декрет об аресте жирондистов. Основная часть собрания сидела в оцепенении, униженная и напуганная диктатом, которому они вынуждены были подчиниться.
На этом Молох снял осаду, и членам Конвента, которые до этого момента фактически были узниками, позволили разойтись. Они гуськом выходили из дворца под иронические приветствия и насмешки толпы.
Барон де Бац покинул свое зрительское место и взял Андре-Луи под руку.
– Первый акт окончен. Занавес. Пойдемте, здесь больше нечего делать.
Их подхватило людским потоком и понесло в прохладную тень сада, где они смогли наконец обрести свободу передвижения. Они прошли по террасе Фельянов, улице Сен-Тома-дю-Лувр и направились к улице Менар.
Здесь, в самом сердце секции Лепелетье,
[215]
барон арендовал на имя своего слуги, Бире-Тиссо, второй этаж дома номер семь. Учитывая сомнительное положение барона, место было выбрано весьма удачно. Из всех районов Парижа секция Лепелетье отличалась наименее революционными настроениями. Следовательно, ее представители, соглашаясь на подкуп, не слишком терзались угрызениями революционной совести. Андре-Луи уже неплохо представлял себе, насколько широко раскинул свои сети де Бац. Барон платил всем чиновникам, занимавшим сколько-нибудь значительные должности, – от Потье де Лилля, секретаря Революционного комитета секции, до капитана Корти, который командовал местным подразделением Национальной гвардии.
По пути домой друзья, естественно, говорили об утренних событиях. Андре-Луи довольно долго отмалчивался.
– Вы не испытываете никаких сомнений? – мрачно спросил он наконец. – Никаких угрызений совести?
– Угрызений совести?
– Ведь речь идет о людях, самых чистых, самых справедливых и честных на этой галере.
– Они уже не на галере. Они за бортом, а без них судно гораздо вернее налетит на скалы. Не это ли наша цель?
– Это правда. И все же жестоко жертвовать такими достойными людьми…
– Разве они проявили меньшую жестокость, когда пожертвовали королем?
– Они не собирались отправлять его на гильотину. Они не желали его смерти. Они надеялись спасти его, отсрочив приговор.
– Тем более бесчестно было с их стороны голосовать за его смерть. Трусливое деяние, призванное спасти их убывающую популярность. Фу! Приберегите свою жалость для более достойных. Эта жалкая кучка болтунов, вдохновляемых госпожой Ролан, – от ее любовника Бюзо (платонического, как она утверждает) до этого доктринера-рогоносца, ее мужа, – так или иначе все равно пришла бы к подобному концу. Мы только укоротили их путешествие.
