Хотя к моменту своего самоубийства власть Гитлера была также ограничена несколькими кварталами Берлина, его авторитет в Третьем рейхе оставался беспрекословным. Поэтому Геббельс и Борман скрывали факт его смерти, так как знали, что их право говорить от имени Германии может быть оспорено теми, кто находился вне Берлина и еще контролировал сохранившуюся под нацистской властью германскую территорию. Само правительство Германии, которое возглавлял Геббельс, представляло собой лишь видимость такового. Из 17 членов правительства, назначенных Гитлером, в Берлине имелись лишь трое: Геббельс, Борман и новый министр пропаганды Вернер Науман.
Настойчивое стремление наследников Гитлера собрать Дёница и всех членов правительства в Берлине, о чем постоянно говорил Кребс, их страхи, что инициативу в руководстве Германией может перехватить Гиммлер, вряд ли были хитрыми уловками с целью затянуть переговоры с советской стороной и скрыть свое желание распознать позицию СССР по отношению к западным союзникам. Заявления о том, что наследники Гитлера предпочитают вести переговоры с СССР объяснялись просто: у окруженных советскими войсками не было иного выхода, как капитулировать перед ними. При этом они старались использовать возможность осуществить общую капитуляцию для того, чтобы продемонстрировать свое право говорить от лица всей Германии. Парадоксальным образом, Геббельс, Борман и Кребс стремились доказать легитимность своего правительства капитуляцией. Видимо поэтому они на самом деле были готовы приказать берлинскому гарнизону капитулировать, а затем, после переезда Дёница с севера страны, подписать перед всеми союзными державами в Берлине капитуляцию Германии от имени всех ее руководителей, назначенных Гитлером (рейхспрезидента Дёница, рейхсканцлера Геббельса, министра по делам партии Бормана). Но это означало одно: наследники Гитлера пытались выжить, сохранить свой статус членов законного правительства Германии, получив к тому же определенные гарантии личной безопасности. Вряд ли 10-часовые переговоры, в ходе которых выторговывались более удобные условия капитуляции, вел самоубийца по приказу других самоубийц.
При этом Геббельс и другие не без основания полагали, что Советское правительство вместе с союзниками было готово принять капитуляцию у правительства, которое оказалось в берлинской ловушке, и тем самым завершить войну в считанные часы. В противном случае военные действия могли затянуться. Особенно невыгодным для СССР был бы захват власти Гиммлером, который уже вступил в тайные переговоры с агентами западных держав.
Хотя советские генералы заявили о своем отказе «помогать» Геббельсу «в создании правительства», они предложили Кребсу «после капитуляции Берлина» установить с помощью Красной Армии радиосвязь с Дёницом, а также воспользоваться советским самолетом или советской автомашиной, очевидно для того, чтобы доставить Бормана к Дёницу, а последнего – в Берлин. Советские генералы даже обещали известные гарантии безопасности для ряда лиц правительства Геббельса – Бормана. Одновременно советская сторона заявила о готовности предоставить Геббельсу радио для объявления Гиммлера «изменником». После этого опасный для Геббельса и Бормана фюрер СС мог быть взят под стражу.
Судя по внешнему поведению Кребса, нельзя согласиться с утверждением Чуйкова о том, что «парламентер от руководства Третьего рейха не согласился на капитуляцию». Отправляясь к Геббельсу, которому он продиктовал по телефону советские условия капитуляции, Кребс выразил надежду на то, что он «постарается обо всем быстро договориться».
Вызывает сомнение и утверждение Чуйкова о том, что Кребс «ушел… несолоно хлебавши». Согласившись на то, что без Дёница Геббельс и Борман не имеют права на принятие решений от имени всей Германии, советская сторона поставила первым условием не «общую капитуляцию», а «капитуляцию Берлина». Советская сторона обещала не считать пленными тех, кто будет включен в список, составленный правительством Геббельсом. При этом офицерам сохранялись звания и даже холодное оружие. Советская сторона обязалась помочь правительству Геббельса в установлении связей с союзниками СССР по радио.
Исходя из содержания двух радиограмм, направленных Дёницу около 15.00 1 мая, нет никаких оснований полагать, что Борман, Геббельс и их сторонники были недовольны условиями капитуляции, которые были согласованы Кребсом с Чуйковым и Соколовским. Однако что-то произошло в бункере между 15.18 и 18.00, резко изменившее ход дальнейших событий и действия обитателей бункера. Капитуляция берлинского гарнизона и подготовка капитуляции Германии были сорваны.
Прежде всего, возникает вопрос: кто был заинтересован в срыве капитуляции? Можно предположить, что переговоры Кребса, начатые по инициативе Геббельса и Бормана, с самого начала вызвали неоднозначную реакцию у многих обитателей бункера. Хотя, с одной стороны, капитуляция открывала им возможность спасти свои жизни, с другой стороны, многие из тех, кто были готовы капитулировать перед западными державами, не желали и думать о капитуляции перед СССР. Они могли со злой иронией вспоминать недавние призывы Геббельса: «Берлин станет крепостью, и монгольские орды разобьют себе головы о его стены! Части СС не отдадут Берлин! В ряды бойцов встанут два миллиона берлинцев. Если каждый из нас уничтожит, хотя бы одного врага, от полчищ неприятеля не останется ничего! Но если среди вас есть пораженцы, я сам разделаюсь с ними!» Теперь тот же Геббельс, подобно проклинавшимся им «пораженцам», обращался к Сталину с просьбой начать переговоры о мире. Направление в советский штаб Кребса Геббельсом и Борманом могло быть воспринято как предательство в бункере и за его пределами в частях наиболее фанатичных сторонников нацизма.
Сопротивление этим переговорам проявилось в обстреле группы советских связистов, которые шли от командного пункта Чуйкова вместе с полковником фон Дуфвингом. Разумеется, это был далеко не первый случай во время Великой Отечественной войны, когда немецкие военнослужащие стреляли по советским парламентерам и убивали их. Однако на сей раз огонь вели по группе, в которой были немцы, включая полковника фон Дуфвинга. Произошел ли этот обстрел из-за вопиющего нарушения воинской дисциплины, столь необычного для немецкой армии, или же это было следствием умышленных попыток сорвать переговоры с советской стороной? Не вследствие ли саботажа долго не работала телефонная связь между командным пунктом Чуйкова и рейхсканцелярией?
Не исключено, что в бункере многие быстро узнали о том, что новое правительство добилось от советских генералов безопасности лишь для узкого круга лиц. Совершенно очевидно, что из 500–600 лиц, которые оказались в бункере, лишь немногие могли рассчитывать попасть в заветный список тех, которым сохраняли воинские звания и даже холодное оружие. Будучи причастными к властным структурам рейха, они не желали делить судьбу с простыми солдатами окруженных частей вермахта, которые ценой тяжелой борьбы и жертв до сих пор обеспечивали им сохранение жизни. Сознание того, что они, как и рядовые солдаты, станут военнопленными, рождало у них желание бежать из бункера как можно скорее, прикрываясь бойцами вермахта, которые вели безнадежную борьбу. В то же время, оказавшись вне перечня привилегированных лиц, они чувствовали себя преданными Геббельсом, Борманом и другими организаторами переговоров с советской стороной.
