Как бы то ни было, но даже я, читавший сравнительно много, хотя беспорядочно и случайно, знавший уже «Трех мушкетеров», «Графа Монте-Кристо» и даже «Вечного Жида» Евгения Сю, – Гоголя, Тургенева, Достоевского, Гончарова и Писемского знал лишь по некоторым случайно попадавшимся рассказам. Мое чтение того времени было просто развлечением и приучало смотреть на беллетристику, как на занимательное описание того, чего в сущности не бывает» (68; 260–261).
Впрочем, не будем сетовать на книжную скудость Житомирской гимназической библиотеки в «царской» России. Пусть лучше читатель заглянет в себя и припомнит, давно ли и сколько читал он «Гоголя, Тургенева, Достоевского, Гончарова и Писемского» (особенно Писемского!), не говоря уж о Ливингстоне, Куке и Араго.
Впрочем, скудость или богатство гимназической библиотеки зависели не от политического режима, а только от лица, в чьем распоряжении она находилась, от учителя. В журнале «Нева» в 1988 г. были опубликованы отрывки из воспоминаний Д. А. Засосова и В. И. Пызина, авторов книги «Из жизни Петербурга 1890 – 1910-х годов», о своей школьной и студенческой жизни.
Учились они в казенной 10-й гимназии. Школьной библиотекой заведовал Н. П. Обнорский, преподававший историю античного мира. «Его гордостью была библиотека. Получив единственный шкаф с истрепанными книжками, он за несколько лет на деньги от пожертвований, в основном от бывших воспитанников гимназии и их родителей, и от благотворительных вечеров создал прекрасное собрание – две большие комнаты с десятками шкафов, забитых тысячами книг по самым разнообразным вопросам. Работали в библиотеке гимназисты по его выбору из числа самых аккуратных и исполнительных» (50; 112). Стало быть, царизм здесь ни при чем.
О месте, занимаемом библиотеками в городе, мы уже говорили. Какое же место занимали библиотеки в жизни горожан? Как уже упоминалось, в 1894 г. в России существовало уже 792 библиотеки, в том числе 96 «народных», а также были открыты для народа более 3 тыс. школьных библиотек. В 1910 г. в городах пользовалось библиотеками 1,5 млн человек, а библиотеками-читальнями – 2,6 млн. Таким образом, потребление библиотечных книг было невелико. В 1892 г. в Нижнем Новгороде на каждого жителя было выдано 0,6 книги, в Астрахани 0,28, в Самаре 0,71, в Воронеже 0,75, в Херсоне 0,32, а в Кронштадте с его многочисленным культурным морским офицерством, артиллеристами, военными чиновниками и инженерами – 1,1 книги. В уездных городах читали еще меньше: в Епифани подписчиков в библиотеке было 70, в Суздале – 90, в Кургане – 24. В огромном большинстве библиотек основными читателями были дворяне и чиновники; недаром наибольшая выручка библиотек приходится на 20-е число, когда чиновники получали жалованье. Офицерство главным образом довольствовалось полковыми библиотеками, а духовенство вообще читало мало. В Нижегородской библиотеке в 1892 г. брали книги 15 офицеров и 9 духовных лиц, 20 офицерских жен и 6 женщин из семейств духовенства. Но при этом имел место процесс нарастания числа читателей из простонародья: в Тотемской библиотеке, например, с 1879 до 1886 г. число читателей-дворян увеличилось незначительно, зато читателей-крестьян возросло с трех до 28 человек.
Огромную общественную роль играли частные библиотеки таких меценатов, как графы А. И. Мусин-Пушкин (из его библиотеки и стало известным «Слово о полку Игореве»), Ф. П. Толстой, Н. П. Румянцев (создатель Румянцевского музея и библиотеки при нем, которая много позже стала не Румянцевской, а «Ленинской», ныне просто РГБ), князья Д. М. и М. А. Голицыны, П. П. Бекетов, А. И. Хлудов, А. Д. Чертков, купец Лаптев; богатейшее собрание графов Уваровых в с. Поречье Московской губернии соперничало с Румянцевским музеем. Многие из этих библиотек были общедоступными; например, в 1862 г. в «Московских ведомостях» появилось сообщение: «Подобные ученые собрания, оставаясь даже и в частной собственности, не должны и не могут укрываться от общего внимания и любознательности. Сознавая это, нынешний владелец библиотеки, сын собирателя, Григорий Александрович Чертков, с наступающего 1863 г. приглашает любителей просвещения, людей, занимающихся наукой, наших ученых и литераторов… посещать библиотеку три раза в неделю, от 11 до 3 ч. дня…» (105; 391). Вообще для столичной аристократии и богатого поместного дворянства наличие библиотеки, нередко в специально оборудованных комнатах (шкафы с бюстами мыслителей и писателей, особые этажерки для папок с гравюрами, научные приборы) было почти непременным, как правила хорошего тона. Но быть любителем книг еще не значило быть любителем их содержания: иной раз любовь не шла далее переплета, и книги были просто деталями интерьера. Создание библиотек помещиками нередко было простым подражанием просвещенным вельможам и велось единовременно, по заказам русским и заграничным фирмам, по одному шаблонному списку. Любопытным бытовым явлением были «фальшивые библиотеки»: шкафы хорошей работы, к дверцам которых подклеивались тисненные золотом кожаные корешки переплетов, а в самих шкафах хранилась разная домашняя рухлядь.
Уже сами особенности книжной торговли при посредстве многочисленных букинистов вели к таким явлениям, как библиофилия и библиомания. Старинный библиофил был не просто любителем и читателем книги (читать было отнюдь не обязательно), но знатоком, и целенаправленным знатоком определенного рода книг: старопечатных и малотиражных редких старинных книг, первоизданий, гравированных изданий, книг определенной направленности (книг о путешествиях, мистических сочинений XVIII в., россики и т. д., вплоть до эротики), даже неразрезанных книг, что переходило уже в болезненную страсть – библиоманию. Например, были любители красивых переплетов. Чудак-стихотворец, богатый помещик второй половины XVIII в. Н. Струйский издавал свои отличавшиеся полной бездарностью стихи в собственной типографии в с. Рузаевка Пензенской губернии и достиг высочайшего совершенства в типографском деле; его издания, имевшиеся в знаменитой своими редкостями библиотеке А. Д. Черткова в Москве, составляли большую библиографическую редкость. Переплетное искусство, имевшее кустарный характер, достигало высокого уровня, и нередко переплеты получались уникальными; отсюда и большое количество переплетчиков, которых специально обучали в приютах, домах трудолюбия и т. п. В результате возникали великолепные коллекции, после смерти владельцев расточившиеся, проданные на вес или, напротив, поступившие в крупные государственные библиотеки. Такой, например, была знаменитая библиотека князя М. А. Голицына, собравшего коллекцию редких старопечатных книг; здесь же, в огромном особняке на Волхонке, помещалась и большая коллекция живописи из 132 картин, в том числе полотна Леонардо да Винчи, Корреджо, Рубенса, и большое собрание предметов декоративно-прикладного искусства. К сожалению, после смерти собирателя вся коллекция была распродана по частям его наследником, лошадником и собачеем.
Развитие библиофилии породило и библиографию: крупные собиратели нанимали людей, обычно знатоков и любителей книги, для описания своих библиотек, и составления каталогов, которые нередко печатались небольшими тиражами; так, библиотекарем у Черткова был известный историк П. И. Бартенев.
Особый характер имели библиотеки богатых старообрядцев из купечества, а то и из крестьянства, включавшие редчайшие старопечатные и рукописные книги духовного содержания.
