Различался и быт рабочих – обитателей казарм этих двух типов. Рабочий-сезонник был неграмотен, по необходимости грязен и оборван, а в воскресенья пьян, развлекаясь дракой: «До чего мы были дики нравом, – продолжает цитировавшийся выше слесарь, – приведу один памятный мне случай: на Пасхе в 1882 году ученики нашей и прочих разных мастерских вздумали сделать кулачные бои-стенку; в какие-нибудь полчаса столько сбежалось рабочих, наступавших друг на друга с противоположных тротуаров, затем смешавшихся и усердно тузивших друг друга, что загородили Долгоруковский переулок и Тверскую улицу и приостановили движение. Для восстановления порядка понадобились большие наряды полиции; к толпе вышел даже поп с крестом. Целую неделю потом полиция с врачом искала зачинщиков, осматривала синяки и ушибы. Но полиция проявила рвение только потому, что эта потасовка произошла в центре города; на окраинах же дрались свободно» (184; 393). И другой современник-москвич вспоминал: «Прежняя физкультура выражалась в «стенках», в кулачных боях…
В местностях, заселенных мастеровыми или фабричным людом, почти каждый праздник, особенно по зимам, происходили «стенки», в них принимали участие большей частью мальчики-подростки; взрослые же находили удовлетворение в кулачных боях на Москве-реке.
Я помню, как происходили кулачные бои на льду Москвы-реки у Бабьегородской плотины, между рабочими Бутиковской фабрики и рабочими завода Гужона. Были большие бои и у Пресненской заставы. В этих боях участвовали сотни людей. А с той и другой были известные, испытанные бойцы» (15; 69).
Постоянный квалифицированный рабочий, живший в благоустроенных казармах, на квартирах или даже в собственном доме, был грамотен, в свободное время читал газеты, обычно типа «Газеты-Копейки», и лубочные книги, например о похождениях сыщиков Путилина или Ната Пинкертона. Рабочие 80 – 90-х гг. вспоминали: «Обыкновенно вечером рабочие усаживались вокруг меня, и я читал вслух про Бову Королевича, Еруслана Лазаревича, но большей популярностью пользовалась «Битва русских с кабардинцами» или «Прекрасная Селима, умирающая на гробе своего мужа»… В 1884–1885 годах рабочие с интересом читали бесконечный разбойничий роман о похождении разбойника Чуркина, который печатался в «Московском листке» (184; 383, 395). Однако было немало квалифицированных рабочих, с удовольствием читавших не только «Еруслана Лазаревича», но и Пушкина или Гоголя, даже Спенсера и Конта, Маркса и Каутского, и составлявшие небольшие библиотечки разрешенных или запрещенных книг. Связанные с пропагандистами-народниками и социал-демократами рабочие вспоминали: «Вот здесь мне впервые в 1883 г. пришлось прочесть две революционные книжки: «Речь Петра Алексеева» и «Кто чем живет» Дикштейна… Здесь мне пришлось прочесть Успенского, Златовратского и некоторые популярные книги, изъятые из обращения» или «Из всей литературы, которую я тогда читал, на меня произвели огромное впечатление произведения Шелгунова, особенно его «Пролетариат Англии и Франции»… Увлекались Шелгуновым, Лассалем, «Историей одного крестьянина» Эркмана Шатриана, «Оводом» Войнич, «93-м годом» Гюго…» (184; 385, 388, 394, 395). Для таких рабочих в городах открывались народные дома: с лекционными залами, где выступала местная интеллигенция, с читальнями и концертными залами, с самодеятельными оркестрами, хоровыми и театральными коллективами и т. п.; имелись и особые рабочие чайные с подачей не только чая, но и газет, и журналов. Подобные заведения, разумеется ближе к концу XIX – началу ХХ в., открывались на общественные средства либеральной интеллигенцией, но иногда и при поддержке полиции, консервативной публикой, а то и администрацией. Рабочий класс, складывавшийся к рубежу веков, становился важной общественной силой, и его уже нельзя было игнорировать. Рабочая голытьба, подлинные пролетарии, в силу уже своего состояния находившиеся в состоянии перманентного озлобления и настроенные неопределенно-экстремистски, были объектом внимания крайне левых политических сил, например в начале ХХ в. социал-демократов – большевиков. Высокооплачиваемый рабочий-специалист, особенно в металлообрабатывающей промышленности, получал свыше 60 руб. в месяц, то есть более младшего офицера и не имел обязательных для того расходов. Так, «указатель» (мастер, руководивший работами) Балтийского судостроительного завода Анфиан Кузнецов в 1900 г. получал 72 руб., а указатель Василий Лебедев – 66 руб. в месяц. Срочно уходивший на Дальний Восток только что построенный крейсер «Рюрик» не был освоен в нужной мере экипажем, и возникла необходимость в отправке в плавание специалистов, участвовавших в постройке; Кузнецов соглашался идти «вольным котельщиком» за 100 кредитных руб. в России и 100 руб. золотом в месяц за границей, а Лебедев за работу машинистом требовал соответственно 88 и 80 руб. (110; 109). Каковы запросы, диктуемые высоким самосознанием! Такой, ощущавший стабильность своего положения, разумеется, грамотный рабочий, хотя и интересовался социалистическими учениями, обычно был умеренных взглядов, а иной раз и весьма консервативен. Даже и внешне такой рабочий тяготел к среднему городскому обывателю. В первую очередь, определившись на место, он старался завести себе хорошую праздничную «одежу»: костюм-пару или тройку, сорочку с крахмальным стояче-отложным воротничком, галстук, пальто с барашковым воротником, котелок, тросточку, часы с цепочкой. Детей по выходным одевали в чистенькие матросские костюмчики, а жены украшали себя горжетками из куницы или чернобурки – чтобы все было не хуже, чем у «людей».
Рабочие-сезонники
Вот с фотографии смотрит на нас крестьянин Вельского уезда Вологодской губернии Глотов, работавший в Петрограде на наждачно-механическом заводе Н. Струка (впоследствии «Ильич»). Аккуратная прическа. Пышные усы и бородка клинышком напоминают нам портреты Г. В. Плеханова. Сходство усиливают жесткий стояче-отложной воротничок белой сорочки и широкий галстук под жилетом и отстроченными лацканами пиджака. Автор неоднократно проверял современное восприятие такой фотографии на московских студентах: «Как вы полагаете, кто бы это мог быть?» – «Купец», «инженер», «предприниматель», «журналист», «интеллигент»… И всеобщее изумление, когда разворачиваешь титульный лист книги: «Дневник Ивана Глотова, пежемского крестьянина»…
Прелюбопытные дневники у этого крестьянина-рабочего («забитого и эксплуатируемого», по недавним клише). В августе 1915 г. Глотов вызвал из деревни в Петроград жену Таю и детей: «С вокзала на квартиру приехали на трамвае. Вещи, багаж оставили на вокзале. Тая с Коноши давала телеграмму, чтобы я мог встретить… Для меня приезд их был неожиданно, потому и встретить на вокзал я не приехал. Тая по приезду в Петроград сейчас же с вокзала мне сказала по телефону (на завод. Это забитому рабочему-то! – Л. Б.), я ей велел вещи оставить на вокзале, а самим сейчас же ехать на квартиру…
15 сентября 1915 г. купил две теплые тельные рубашки Мине и Толе по 1 р. 85 к. за рубашку. 3 р. 70.
15 сентября 1915 г. купил Тае теплую тельную рубашку коричневого цвета 4 р. 50 к.
19 сентября 1915 г. куплены Мине валенки 1 р. 80 к., Толе валенки 1 р. 60 к., Мине туфли 0-70 к., Мине зимние высокие резиновые галоши 4 р. 20 к., Мине серебряная цепочка для креста 1-65 к. Пера для подушек и детского матраса 6 ф. по 70 к. 4 р. 20 к.
