Во второй половине XIX в. положение стало меняться: начали сокращаться сроки службы, отменены были телесные наказания, сохранившиеся только по приговорам судов для штрафованных солдат, да и то в виде розог, и даже формально был запрещен мордобой. Форменная одежда и снаряжение все более упрощались и приспосабливались к практическим нуждам армии, солдат не так изнуряли фрунтовым учением, ввели гимнастику, практическое обучение стрельбе и даже грамоте, так что, отбыв действительную, в запас солдат выходил и не потеряв здоровья, и грамотным. Тем не менее и в это время, писал генерал Епанчин, «сколько было офицеров, даже генералов, даже участников войн, которые все же считали, что главное в военном деле, в военной подготовке – церемониальный марш и муштра».
Сложной и неудобной, особенно в первой половине XIX в., была и форменная одежда с множеством пряжек, блях и ремешков. Она была столь тесной, что тучные офицеры должны были под мундир надевать корсет, и когда император Николай I, строго соблюдавший форму, стал к старости полнеть, он также шнуровался. Между тем при нем рядом приказов запрещены были «перетяжки», излюбленные в предыдущее царствование. Однако учившийся при нем в Пажеском корпусе и исполнявший придворную службу Жемчужников вспоминал, как в торжественные дни перед тем, как везти его во дворец, его буквально «втряхивали» на полотенце в штаны двое солдат, на руках сносили в экипаж, где он мог только лежать, а во дворце, когда можно было присесть на стул, проделывал хитроумные маневры и сидел полулежа, чтобы не лопнули по швам узкие штаны. Один из современников, юный офицер, вспоминал, как в первые дни, одетый в тесную форму с помощью нескольких человек, буквально не мог вздохнуть, и лишь постепенно, когда сукно вытянулось и приняло форму тела, стал чувствовать себя более или менее сносно. В XVIII в. устав прямо требовал «не враз» одевать привычного к свободной одежде рекрута, а исподволь, в течение нескольких дней, надевая то одну часть обмундирования, то другую, чтобы он мог привыкнуть к форме.
Требования же к содержанию формы в абсолютном порядке были весьма строги. В первой половине XIX в. все свободное время солдаты тратили на чистку и подгонку амуничных вещей, беление и лощение ремней и т. д. В гвардии многие вещи – галстуки, султаны и т. п. приходилось постоянно обновлять за свой счет. По одной из версий, волнения в Семеновском полку вызваны были суровым наказанием двух солдат, в воротах зацепившихся высокими султанами киверов за перекладину, согнувших их и так шедших по улице; по другой же версии – за то, что один из солдат встал в строй, застегивая пуговицы мундира. Даже офицеры подвергались серьезным взысканиям за нарушение формы. Довольно известный боевой офицер, полковник лейб-гвардии Московского полка Г. А. Римский-Корсаков в 1821 г. за ужином после бала осмелился расстегнуть мундир (по некоторым сведениям – только нижние пуговицы). Командир гвардейского корпуса князь Васильчиков указал, что он подает дурной пример офицерам, осмеливаясь забыться до такой степени, что расстегивается в присутствии своих начальников и что поэтому он просит его оставить корпус. Правда, Римский-Корсаков уже был на дурном счету у царя и Васильчикова как «беспокойный человек», который много «болтает», и уже было решено уволить его, но повод показался весьма пристойным. Васильчиков представил Римского-Корсакова к отставке по семейным обстоятельствам и с мундиром, но на представление была наложена высочайшая резолюция: «Мундира Корсакову не давать, ибо замечено, что оный его беспокоил»! (48; 90). Дело в том, что отставка с правом ношения мундира была своеобразной формой награды, отставка же без мундира – позорна. Для солдат же за любую неисправность в форме или в строю тогдашняя военная педагогика знала одно наказание: мордобой, розги или шпицрутены. А вот на пьянство, драки с солдатами других полков или насилия по отношению к гражданским лицам смотрели гораздо снисходительнее, по правилу: «Воруй, да не попадайся».
Рядовой лейб-гвардии Измайловского полка. После 1909 г.
Положение неграмотного крестьянского парня, попавшего в казарму, в обстановку строжайшей дисциплины, сложной и неудобной формы, замысловатых перестроений при маршировке, непростого титулования начальствующих лиц было поистине трагическим. Поэтому существовала практика прикрепления к каждому новобранцу дядьки из старослужащих солдат, по возможности из земляков (помните: «Скажи-ка, дядя…»?). Он должен был объяснять подопечному все правила службы, учить титулованию и маршировке, ношению, подгонке и чистке формы и защищать его от других старослужащих. Заодно рассказывалась история полка, повествовалось о его боевых подвигах – шло и моральное воспитание молодого солдата. После введения всеобщей воинской повинности и сокращения сроков службы институт дядек был уже невозможным, и «учителем» молодых солдат стал сверхсрочник унтер-офицер, «шкура» по тогдашней терминологии. Такие шкуры не стеснялись кулачной расправы с непонятливыми новобранцами, а заодно нередко занимались и мелким вымогательством, посылая молодых солдат за водкой и колбасой. Правда, и служба теперь стала попроще, а, кроме того, занятия с новобранцами «словесностью» (заучиваньем некоторых формул из устава: «Что есть солдат?», «Что есть знамя?») стали вменяться в обязанность молодых субалтерн-офицеров, которые заодно должны были обучать солдат грамоте; однако какой процент офицеров занимался этим, а какой передоверял эти занятия унтер-офицерам – сказать трудно. Психологическое же воспитание молодых солдат стало возлагаться на печатную продукцию: к начале ХХ в. практически все полки имели свои напечатанные истории, а в некоторых полках, преимущественно в гвардейских, создавались «Истории» для офицеров и для нижних чинов по отдельности да еще и издавались «памятки» в виде большого листа с краткими сведениями о боевом пути полка. Первая такая книга «История гренадерского графа Аракчеева полка» с приложенным списком чинов, «живот свой положивших на полях сражений 1812, 1813 и 1814 годов» была издана по инициативе и на средства шефа полка А. А. Аракчеева в 1816 г. Вообще воспитание солдат было обязанностью всех офицеров, но нередко оно приобретало упрощенную форму: «Запомни, мерзавец, что ты непобедим! А забудешь – в гроб заколочу!».
Крайне скудным было материальное содержание солдат, усугублявшееся нередким воровством интендантов и «отцов-командиров». Денежное содержание составляло 3/4 коп. в день: «Три денежки в день, куда хошь, туда и день». Между тем обязанный содержать себя в порядке, солдат должен был на свой счет покупать ваксу, щетки, средства для беления ремней, чистки пряжек, блях и пуговиц, фабрения усов и пр. Следует подчеркнуть, что формой в ту пору гордились, и солдаты не только сами не допускали неряшливого вида, но за свой счет подгоняли казенную форму, а иной раз и «строили» собственные вещи. Расхристанный, сутулящийся, шаркающий ногами солдат был явлением невиданным, разве что уж возвращался из увольнения в виде «мертвого тела». Нужда в деньгах заставляла солдат активно заниматься разными заработками в виде ремесел, а во второй половине XIX в. вызвала к жизни такое явление, как «вольные работы». Во время летних лагерей роты под руководством офицеров нанимались на работы к окрестным помещикам. Часть заработка поступала на руки солдатам, часть шла «в артель», часть – в пользу тех солдат, кто по службе не мог участвовать в работах. Вот как вспоминал об этом современник: «В Ярославле в это время стояли два полка: Нежинский и Моршанский 35-й пехотной дивизии. Почему-то в те времена после лагерного сбора солдаты отпускались на месяц, на каких условиях – отпуск или что другое – не знаю, только все желающие солдаты могли в течение месяца уходить на какие угодно работы и, если хотят, то могли приходить ночевать в казармы, но могли даже и ночевать не являться. Вот таких отпускников Огняновы и нанимали рубить капусту. За работу солдат кормили, поили, предоставляли место для ночлега и давали сколько-то денег. Таких отпускников брали работать очень многие жители города, так как среди солдат были люди всевозможных профессий: плотники, портные и т. п. Из разговоров с солдатами было ясно, что они своими отпусками были довольны, так как «на табачок-то уж мы наработаем почти на весь год, да и на водочку останется, а хлебом мы не обижены!» – так говорили солдатики. Хлеб они сами продавали буханками. Жители, особенно около казарм, покупали этот хлеб помногу и откармливали кур и свиней» (59; 230).
