Рядовой лейб-гвардии Преображенского полка. 1896–1906 гг
И опять же намного лучше было положение матросов: во время кампании они находились на кораблях, а зимой жили в зданиях флотских экипажей, стоявших во всех портовых городах.
Связанные общей тяжелой службой, тесным общением в строю и вне его, солдаты представляли собой монолитную массу. Армия долго была кастовой. Обычно солдаты неофициально объединялись в землячества, что даже поощрялось, и при наборе просьбы направить в полк, где служит односельчанин, служили отец или дед, принимались во внимание. Уже говорилось о большой роли воспитания солдат в духе преданности не только престолу и Отечеству, на страх врагам внешним и внутренним, но и полку. До нас дошел огромный массив солдатских песен, отчасти авторских, но утерявших имена авторов, а отчасти, видимо, самодеятельных, проникнутых боевым духом и бодростью. Песня признавалась также средством воспитания, и на походе или привале специально впереди роты вызывались «песельники» для поднятия духа. На флоте даже существовала специальная команда: «Команде петь и веселиться!». Кроме того, солдаты были официально в бытовом отношении объединены в артель с общим хозяйством и выборным артельщиком, хранившим артельные деньги и закупавшим продукты. Эти тесные связи начали ослабляться лишь к концу XIX в., когда с введением всеобщей воинской повинности нарушилось социальное единство солдат, сокращенные сроки службы (с 1874 г. – шесть лет с льготами по образованию, а с 1904 г. – три года) заставляли солдата думать не столько о жизни в полку, сколько о будущем. Теперь на унтерофицера-сверхсрочника смотрели как на «шкуру», выслуживающуюся перед офицерами, а на офицеров – как на врагов, а не как на однополчан.
Фельдфебель-сверхсрочник гвардейской пехоты
Вполне естественно, что какой-либо «воспитательной и культурно-массовой» работы, кроме необходимой для воспитания преданности, дисциплины и стойкости, с солдатами и матросами не велось. До середины XIX в. даже элементарная грамотность не была отличительным свойством нижних чинов; только кантонисты, о которых уже говорилось, были хорошо грамотны и даже в ряде случаев владели специальными знаниями. Во второй половине столетия ситуация изменилась. Уже сокращение сроков службы по образованию при введении всеобщей воинской повинности должно было подвигнуть население к учебе. Инициатор и двигатель военной реформы, военный министр, граф Д. А. Милютин потребовал непременного обучения нижних чинов грамоте, возложив эту обязанность на младших офицеров, и в запас выходили хотя бы элементарно грамотные люди. Наличие грамотности непременно учитывалось при повышении рядовых в унтер-офицеры. Недовольные этим, ретрограды ворчали, что Милютин из средней школы сделал плохие военно-учебные заведения (младшие классы кадетских корпусов были обращены в военные прогимназии и гимназии), а из армии – плохую школу. Кое-где, особенно в гвардии и на флоте (флотские офицеры вообще отличались более высоким уровнем культуры), с нижними чинами проводили громкие читки, иногда солдат водили в театры и музеи, и вообще либеральные молодые офицеры, которых немало завелось с превращением военных училищ в общесословные, много внимания уделяли просвещению солдат.
Да, наконец, всеобщая воинская повинность просто привела в казармы огромную массу людей из всех сословий, нередко хорошо образованных, что изменило облик армии. Особенно высоким уровнем грамотности и общей широтой культуры отличались матросы: новый флот с его сложной техникой не мог иметь неграмотных, невежественных матросов.
Отчуждение между солдатской массой и офицерством во многом было вызвано тем, что офицеры долгое время были в значительной своей части из поместного дворянства, а солдаты – почти поголовно из крестьянства: для «благородного» дворянина солдат был таким же «быдлом», «хамом», как и крепостной. Эта разница отражалась даже в системе награждения: офицеров награждали орденами, а нижних чинов – только знаками отличия орденов Св. Георгия и Св. Анны (на рубеже XVIII–XIX вв. еще и Мальтийского ордена). Правда, как и офицеров, нижних чинов награждали также медалями, а с конца столетия – знаками за успехи в стрельбе, фехтовании, ходьбе на лыжах; здесь нужно отметить, что солдатский Георгиевский крест считался даже почетнее самого ордена Св. Георгия, с награждением им был связан ряд льгот, и носили его солдаты, как и медали, и другие знаки, даже на шинелях, что не допускалось для офицеров. Тем не менее в армию переносились деревенские нравы, включая сюда и систему наказаний. Однако это было прерогативой не только русской армии: «До 60-х годов прошлого столетия, то есть до великих реформ императора Александра II, телесные наказания и рукоприкладство, как и во всех европейских армиях, являлись основным началом воспитания войск. Тогда физическое воздействие распространено было широко в народном быту, в школах, в семьях. С 60-х же годов и только до первой революции телесное наказание допускалось лишь в отношении солдат, состоявших по приговору суда «в разряде штрафованных». Нужно заметить, что русское законодательство раньше других армий покончило с этим пережитком Средневековья, ибо даже в английской армии телесные наказания были отменены только в 1880 г., а в английском флоте – в 1906-м…
Солдаты на фронте. 1914–1917 гг.
У нас установлены были наказания и арест, назначение не в очередь на работы, воспрещение отпуска, смещение на низшие должности.
Не скрою, бывали в нашей армии грубость, ругань, самодурство, случалось еще и рукоприкладство, но с конца 80-х годов в особенности – только как изнанка казарменного быта – скрываемая, осуждаемая и преследуемая» (56; 86).
По мнению А. И. Деникина, в отношении офицера к солдату русская армия выглядела вполне благопристойно, в сравнении со многими иностранными. Вероятно, до известной степени он был прав. Можно отослать читателя к столь популярному «Бравому солдату Швейку» Я. Гашека, переполненному самой грубой и изощренной бранью офицеров, мордобоем и невиданными в России даже первой половины XIX в. наказаниями: привязыванием солдата к столбу, чтобы он только чуть касался земли носками сапог, или связыванием «козлом», когда заведенные назад руки и ноги стягивались так, что выгибалось все тело. Не было в русской армии и столь ярко выраженной розни между офицерами и солдатами разных национальностей и вероисповеданий, как в той же австрийской армии между офицерами – венграми и особенно немцами и солдатами – чехами, поляками и русинами. Добавим, что знаменитые шпицрутены и фухтеля, как уже явствует из самих терминов, отнюдь не русского, а немецкого происхождения, – знаменательный факт.
