– Наше время уже не нуждается в волшебных средствах, – произнес он, – оно нашло новую разрыв-траву, которая также разрушает скалы и позволяет заглянуть в недра земли? Вы видите…
– Да, я вижу обнаженные каменные глыбы и груды мелких осколков, но где же сокровища? Они продолжают скрываться в недрах земли.
– В недрах земли пусто и мертво, там нет больше сокровищ.
– А может быть, просто забыто волшебное слово, без которого разрыв-трава бессильна, – весело ответила Цецилия, делая вид, что не замечает неприятного выражения лица Рунека. – Как вы думаете?
– Я думаю, что мир волшебства и сказок остался далеко позади нас. Мы больше не понимаем его, вернее – не хотим понимать.
Было что-то почти грозное в этих словах, по-видимому, не лишенных смысла. Цецилия прикусила губу, выражение лучезарной любезности на ее лице моментально исчезло, и глаза сердито сверкнули, но в следующую секунду она уже звонко рассмеялась.
– О, как сердито! Бедненькие гномы и карлики в вашем лице приобрели себе злейшего врага! Послушай-ка, Эрих, как твой друг громит весь сказочный мир.
– Да, о подобных вещах с Эгбертом лучше не говорить, – сказал подошедший к ним Эрих. – Поэзия не подлежит измерению и вычислению, а потому, по его мнению, является крайне бесполезным занятием. Я до сих пор не могу забыть, как он принял известие о моей помолвке, – положительно с состраданием! А когда я рассердился и упрекнул его в том, что он не знает любви и не хочет ее знать, я услышал в ответ ледяное «нет»!
Цецилия взглянула своими большими темными глазами на Эгберта, и в них опять блеснула демоническая искорка.
– Вы говорите серьезно, господин Рунек? – улыбаясь спросила она.
Эгберт побледнел, но твердо выдержал ее взгляд и холодно ответил:
– Да!
– Видишь? – воскликнул Эрих. – Он тверд, как эта скала.
– Допустим, что это так, но ведь и скалы иногда вынуждены уступать, как, например, эта, – промолвила Цецилия. – Берегитесь, господин Рунек! Вы надсмеялись над таинственной силой природы и отрицаете ее существование, она отомстит за себя.
Вместо шутки от этих слов веяло насмешкой. Эгберт ничего не ответил, а Эрих с удивлением переводил взгляд то на него, то на Цецилию.
– О чем вы говорите? – спросил он.
– О разрыв-траве, заставляющей скалы рассыпаться, а землю – расступаться над зарытыми в ней кладами. Однако, мне кажется, мы могли бы уже отправляться в обратный путь, если ты не возражаешь.
Эрих согласился и обернулся к Эгберту:
– Я вижу, вы собираетесь продолжать взрывные работы, но ты, конечно, подождешь, пока мы уедем подальше, наши лошади были очень испуганы взрывом, грум едва удержал их.
На губах Цецилии опять появилась презрительная улыбка, она прекрасно видела, как ее жених вздрогнул от глухого звука взорванной мины и подозвал грума поближе к себе, и ее лошадь сильно испугалась, но она сама сдержала ее. Тем не менее она подавила готовое сорваться с ее губ замечание и, направляясь в сопровождении Эриха и Эгберта к месту, где стояли лошади, сказала:
– Примите нашу благодарность за любезный прием и объяснение! Конечно, вы будете очень рады поскорее отделаться от мешающих вам гостей.
– О, напротив! Эрих здесь хозяин, следовательно, об этом не может быть и речи.
– И все-таки вы были буквально ошеломлены, когда заметили нас при входе в долину.
– Я? О нет! Ваше зрение обмануло вас; увидев вас так близко, я просто испугался, ведь никогда невозможно предвидеть, что случится.
Цецилия нетерпеливо ударила хлыстом по складкам своей амазонки. Неужели эту «скалу» ничем не проймешь?
Они дошли до выхода из долины, Цецилия и Эрих сели на лошадей, баронесса слегка поклонилась и быстро ударила хлыстом свою красивую рыжую лошадь; горячее животное встало на дыбы и тотчас сорвалось с места в галоп, так что другие едва поспевали. Минут пять всадники еще виднелись на лесной дороге, ведущей в Радефельд, а затем скрылись за лесом.
Эгберт стоял неподвижно и горящими глазами смотрел на дорогу, его губы были плотно сжаты, а на лице застыло странное выражение, как от острой боли или гнева. Наконец он повернулся и пошел назад. Вдруг он заметил у своих ног что-то белое и воздушное, подобное комку снега. Он остановился как вкопанный, потом медленно наклонился и поднял тонкий носовой платок, исходящий от него нежный, сладкий аромат одурманил Эгберта. Его пальцы невольно все крепче и крепче сжимали нежную ткань.
– Господин инженер! – раздался голос сзади него.
Рунек вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял старый Мертенс.
– Рабочие спрашивают, можно ли начинать, все готово.
– Конечно, я сейчас приду. Мертенс, вы пойдете сегодня вечером в Оденсберг?
– Да, я хочу провести воскресенье вместе с детьми.
– Так вот, возьмите… – Рунек запнулся, старик с удивлением глядел на него, инженер как будто задыхался. Впрочем, это продолжалось не больше нескольких секунд, а затем он произнес совершенно не своим, каким-то грубым голосом: – Возьмите этот платок и отнесите в господский дом, его потеряла баронесса Вильденроде.
Мертенс взял платок и сунул в карман, а Эгберт вернулся к рабочим, ждавшим его прихода. Он подал знак, и «разрыв-трава» новейшего времени исполнила свое дело: утес глухо треснул, покачнулся и, раздробленный, обрушился к ногам Рунека, увлекая за собой деревья и кустарники.
Глава 8
– Как я уже имел честь докладывать вам, нервы – просто прескверная привычка! С тех пор как дамы изобрели нервы, мы, врачи, стали несчастнейшими людьми на свете. Пусть нервы будут полезнейшим изобретением в глазах женатых людей, но такие закоренелые холостяки, как я, не чувствуют к ним ни малейшего уважения.
Такими словами доктор Гагенбах закончил свою пространную речь в комнате фрейлейн Фридберг. Леони, которая с виду действительно была бледна и нездорова, обратилась к нему за советом и на его вопрос, в чем дело, объявила, что «ее нервы донельзя расстроены». Подобные заявления всегда выводили доктора из себя, и сегодня результатом была резкая выходка с его стороны.
Леони пожала плечами.
– Я думаю, доктор, вы единственный медик, отрицающий существование нервов. Наука…
– То, что наука называет нервами, я вполне признаю и уважаю – перебил ее Гагенбах, – того же, что подразумевают под этим словом дамы, не существует. Почему вы не обратитесь к городскому врачу, почтительно расшаркивающемуся перед каждым отдельным нервом своих больных, или к одному из моих юных оденсбергских коллег, относящихся к этому предмету еще с некоторой робостью? Раз вы обратились ко мне – шутки в сторону, это вам известно?
– Да, известно! – несколько раздраженно ответила пациентка. – Я жду ваших предписаний.
– Которых, разумеется, не станете выполнять? Но этим вы от меня не отделаетесь, я придерживаюсь строгой методики. Во-первых, воздух в вашей комнате никуда не годится – он слишком удушлив и тяжел; прежде всего мы откроем окно! – Гагенбах без дальнейших рассуждений распахнул окно. – Вчера вы выходили из дома?
