Он сделал знак лакею, чтобы тот отошел. Они поужинают после, теперь же он хочет подождать.
Тони наконец подняла глаза.
– Мне очень жаль, – сказала она измученным голосом.
– Все в порядке, – сказал де Солн. – Вы устали, вы должны поесть и попить, вы выглядите совершенно измученной. – Он сам рассмеялся над своими усилиями.
Что-то в нем, его умение забыть себя, полное отсутствие любопытства, ощущение защиты, которую, казалось, он давал ей, – все это тронуло Тони.
– Почему вы просили меня поехать с вами? – спросила она вдруг.
– Отчасти потому, что вы меня заинтересовали, а отчасти потому, что я однажды видел вас с моим другом, а главным образом потому, что я могу помочь вам, как я полагаю.
– Помочь мне?
– Вашей карьере.
Тони иронически рассмеялась:
– Вы шутите, сударь?
– Нисколько, ведь вы хотите продвигаться, не так ли? Я думаю, что вижу путь, которым вы должны пойти. Вот и все.
Он налил ей вина в стакан.
– Вы что – общественный благотворитель?
– Нет, надеюсь, частный. Так легко помочь людям.
– К несчастью, это общее заблуждение.
Де Солн наклонился вперед и непринужденно положил руки на стол.
– Вы говорите, что были другом Роберта, я тоже был его другом. Не разрешите ли вы мне, ради него, помочь вам?
Тони посмотрела в честные синие глаза.
– Что вы обо мне знаете? – спросила она.
Он развел руками в знак отрицания:
– Только то, что вы мне сами говорите.
– Но вы о многом догадываетесь?
Он улыбнулся.
– Угадываю немного. Я вам скажу. Вы здесь в Париже одна, делаете рисунки за… за столько? Вероятно, за фунт в неделю? Я видел вас однажды с гувернанткой, очень хорошо воспитанной девочкой, за которой смотрели, и вы были другом Роберта. Теперь я вас встречаю в таком виде, в потертом платье, в скверном маленьком кафе, и понимаю, что жизнь вас как-то разбила. Ни одна девушка не смотрит на мужчину таким взглядом, каким вы посмотрели на меня сегодня вечером, если у нее нет основания быть напуганной. Таковы мои соображения. Вы можете назвать их дерзкими, хотя уверяю вас, что они вовсе не таковы.
Он выждал немного, затем сказал с внезапной напряженностью:
– Вы еще слишком молоды, чтобы так смотреть.
– Мне двадцать пять, почти двадцать шесть лет.
Он критически посмотрел на нее.
– Так много? Вы не выглядите на свой возраст.
– А чувствую я так, словно мне уже сто.
Он снова улыбнулся странной улыбкой, которая, казалось, не имела ничего общего с его губами, но которая появлялась только в его глазах.
– Это доказывает, что вопреки вашим годам вы еще очень молоды.
– Разве? – равнодушно согласилась она. Закуривая папиросу о протянутую им спичку, она попутно обратила внимание на его руки. Это были красивые тонкие руки, которые казались мужественными вопреки своей белизне.
– У вас красивые руки, – внезапно сказала она.
– Только по сравнению, уверяю вас. Если бы я не был таким маленьким уродом, люди не замечали бы моих рук.
Она вдруг почувствовала, что, несмотря на его шутливый тон, он ненавидит свое неуклюжее тело и непривлекательную наружность.
– Я люблю красоту, – продолжал он. – Если вы когда-нибудь посетите мой дом, вы увидите мои картины. У меня это словно болезнь – любовь смотреть на красивые вещи. Я уверен, что, если бы я очутился на небе и оказался бы рядом с кем-нибудь некрасивым, это бы испортило мне все удовольствие.
Тони впервые улыбнулась, и ее бледное личико на момент прояснилась.
– Я тоже люблю красивые вещи почти так же, как и вы. Все эти годы мне этого страшно не хватало.
Лакеи с усталым видом начали сдвигать стулья, а оркестр – две скрипки, виолончель и рояль – вышел из-за прикрытия из зелени и приготовился идти домой.
Тони тоже поднялась.
– Очень мило с вашей стороны, что вы привели меня сюда, – сказала она, протягивая руку, – очень вам благодарна.
Де Солн склонился над ее рукой.
– Мотор отвезет вас домой.
– Разумеется, нет. Я всегда хожу пешком. Я привыкла сама за собой смотреть.
– Я уверен в этом. – И его глаза снова улыбнулись. – Тем не менее я буду настаивать, чтобы сегодня вы возвратились домой в моторе.
Тони послушно села, и де Солн наклонился и спросил ее:
– Ваше настоящее имя и ваш адрес?
– Тони Сомарец, а живу я на улице д’Альмэн, 40, шестой этаж.
Де Солн записал это в маленькую кожаную записную книжку и затем с почтительным «до свидания» сказал шоферу адрес.
Жоржетта поджидала ее в состоянии крайнего возбуждения.
Она взволнованно схватила руку Тони.
– Этот дурак Кальвин сказал мне, что какой-то странный человек увез тебя в моторе. Тони, что случилось?
– Ничего, – ответила Тони. – О Жоржетта, я так устала.
– Но ты можешь же, наверное, рассказать что-нибудь об этом вечере? Я умираю от тревоги и любопытства, кто этот человек.
– Граф де Солн.
– Граф, господи, помоги нам, ты погибла, Тони.
Тони открыто рассмеялась:
– Наоборот, я надеюсь, что я спасена. Он хочет помочь мне сделать карьеру.
– Так они все говорят, – растерянно воскликнула Жоржетта. – Ко мне явился однажды граф, красивый как день, он хотел сделать из меня актрису – настоящую. Черт возьми, ты думаешь, он это исполнил? Как будто не похоже, а?
Она указала на комнату и рассмеялась.
– Ты увидишь его, когда он придет, и будешь тогда судить. Он совсем не красив как день, ни в малой степени.
Жоржетта стала заплетать волосы, собираясь спать.
Она все время невероятно зевала.
– Внешний вид не играет никакой роли – я, по крайней мере, так думаю. Насчет того графа я вскользь уронила. Насколько я вижу, женщина может так же легко полюбить некрасивого мужчину, если она вообще намерена полюбить, как и ангельски прекрасного. Я-то должна знать! Все мужчины одинаковы, когда дело касается любви. Они все слишком робки вначале и недостаточно робки потом. Спи спокойно, дорогая, да храни тебя Бог!
Она заснула раньше, чем Тони успела потушить газ.
Тони глядела на нее, на черные ресницы, еще клейкие от туши, волосы цвета соломы и слишком красный рот.
Жоржетта не имела невинного вида даже во сне, когда нам всем полагается иметь традиционное сходство с теми святыми, которые жили до нас.
