Итак, отныне стало невозможно игнорировать горькую правду: Дэвид просто не понял мое письмо. В статье говорилось, что с помощью слов мы передаем друг другу только тридцать процентов информации. Например, супружеские пары в основном общаются невербально. Вот почему так много писем и эсэмэсок оказывается неверно истолковано. А уж когда я добралась до советов экспертов, меня буквально затрясло: «Помните — чем меньше, тем лучше. Не утомляйте собеседника лишними подробностями. Набросайте черновик, а затем отредактируйте его, уменьшив примерно вполовину, чтобы максимально четко и ясно донести до получателя самое главное». Господи помилуй.
Все прошедшие недели я успокаивала себя мыслями, что молчание Дэвида может объясняться чем угодно: у него сломался ноутбук; проблемы возникли у меня (технические, а не психологические), и он вообще не получил мое послание; он допустил роковую ошибку, когда лечил малавийских детишек, и теперь расхлебывает последствия собственной некомпетентности; он получает столько писем, что мое среди них попросту затерялось; он недавно пережил разрыв — я ведь ничего не знаю о его прошлом — и решил пока не заводить новый роман; попал в аварию; по уши втрескался в молодую стажерку, похожую на Анджелину Джоли; решил, что я сумасшедшая, и т. д., и т. д., и т. д.
К вечеру я накрутила себя до нервной дрожи. Мне было необходимо снять груз с души и с кем-то посоветоваться. Точнее, мне хотелось, чтобы кто-то убедил меня, что все хорошо. Я показала свое письмо Рэчел. Она сразу сказала мне именно то, что я хотела услышать, то есть что беспокоиться не о чем.
— Попробуй отстраниться и посмотреть на все это как на одно из множества событий в твоей жизни. Ну да, ты отправила ему… э-э… длинноватое письмо. Ничего страшного. Через несколько лет ты будешь над этим смеяться, если вообще вспомнишь.
— Спасибо, — ответила я. — Ты совершенно права.
Она улыбнулась, но вид у нее был слегка встревоженный. Словно ее саму тяготила какая-то мысль. Я спросила, в чем дело.
Рэчел закусила губу.
— Ты знаешь, сколько людей живет на нашей планете?
Теперь уже я озадачилась.
— Не поняла. В смысле? Ты о чем?
— Сейчас в мире больше шести с половиной миллиардов человек. Ты только представь себе эту цифру: шесть, пять и восемь нулей. Только в Китае — миллиард и триста миллионов. Один, три и восемь нулей. У меня в голове не укладывается. Население Шотландии — около пяти миллионов, так? Это меньше чем одна десятая процента населения всего мира. Вся Великобритания — три четверти процента населения Земли. Дурдом какой-то. А ты — всего лишь один человек.
— Ладно, ладно, я тебя поняла. Мне надо шире смотреть на вещи. В глобальном масштабе я просто козявка, я это и так знаю. Спасибо, что напомнила.
— Да я не о том. — У нее по-прежнему был слегка отстраненный вид. — Я сейчас провожу исследование для документального фильма о пожилом населении Китая. К 2051 году численность китайских стариков должна достичь четырехсот тридцати семи миллионов человек — ты представляешь? В голове не укладывается. Мы все — просто крошечные муравьи. Ты — чокнутая муравьишка по имени Лорна, которая переживает из-за того, что отправила дурацкое письмо другому чокнутому муравьишке по имени Дэвид. Он ищет смысл жизни в Малави. Ты — в кабинете психотерапевта.
Может, у нее экзистенциальный кризис? Ее безумное сравнение меня слегка успокоило. Правда, ненадолго. В тот день со мной случился очередной приступ паники, когда Кэти спросила:
— Ну что, Дэвид написал?
— М-м, нет…
Я показала свое письмо Луизе и Кэти, чтобы узнать их мнение, и, собрав волю в кулак, приготовилась выслушать невыносимую правду. Они молча прочли его от начала до конца. Потом посмотрели друг на друга и… расхохотались.
С отчаянием в голосе Луиза спросила:
— Ты ведь его не отправила? Умоляю, скажи, что не отправила. Что это вообще значит?
— Не знаю…
Кэти выступила несколько более конструктивно:
— Это какие-то записки из дурдома. Если судить по этому письму, ты кажешься то ли совершенно отчаявшейся, то ли полной дурой.
Я закрыла лицо руками. Мне хотелось провалиться сквозь землю. А Луиза и Кэти меж тем старались истолковать мое злосчастное послание.
Луиза:
— Возможно, она подсознательно пыталась в зародыше уничтожить всякую перспективу романа. Вероятно, она по-прежнему всего боится — влюбиться, расстаться, открыть другому человеку душу, быть отвергнутой и все такое. Поэтому губит отношения на корню.
Кэти:
— Она в своем репертуаре: вместо того чтобы переждать сильные эмоции, бросается действовать, чтобы избавиться от них в один прием.
Боже, и зачем я вообще показала письмо этим одержимым маньячкам?
— Может, написать ему еще раз? — предложила я. — Скажу — мне плевать, что он не отвечает, я просто пыталась поболтать по-дружески, и вообще я к нему равнодушна. И всегда была равнодушна. Он просто малюсенький муравьишка на планете, где живет шесть с половиной миллиардов муравьев.
— НЕТ! — хором заорали Луиза и Кэти.
— Даже не думай. Просто научись ждать, — сказала моя сестра. — И при чем тут муравьи, скажи на милость?
Не обращая внимания на ее слова, я продолжала:
— А может, отправить ему письмо с пояснениями?
— НЕТ! — снова рявкнули они. — Забудь! Научись ждать. Научись пережидать приступы тревоги.
Интересно, что сказала бы доктор Дж.? «То, о чем думает человек, с которым вы едва знакомы, то, что его беспокоит, не может повлиять на вашу личность. Вы — это вы, и если вы ему не нравитесь, с этим ничего не поделаешь. Вы не можете перемениться в угоду кому-то другому. Не имеет никакого значения, что он думает о вас после вашего безумного письма, — и вообще что он о вас думает. После всей работы, которую мы проделали, вы должны были уяснить, что самое важное в этой жизни — то, как вы сами к себе относитесь». Что-нибудь вроде того.
Мне ужасно хотелось снова ее увидеть.
СЕНТЯБРЬ
Schadenfreude
[27]
— главный предмет немецкого экспорта
До того как доктор Дж. принялась копаться у меня в голове, я считала себя неплохим человеком. Да, я совершила ужасный грех прелюбодеяния, но в остальном я была достойным членом общества. Я была «хорошая» — это невыразительное слово, которое ненавидят учителя английского по всей стране, меня вполне устраивало. Однако благодаря доктору Дж. я обнаружила, что моя ангельская натура — просто очередная иллюзия. И это сообщила мне женщина, которой я платила деньги за то, чтобы она улучшила мою жизнь и помогла мне вписаться в окружающий ландшафт.
Я вовсе не была примерной девочкой. У меня имелись пороки. Я заметила, что из-под моего розового платьица торчат козлиные копыта, когда поймала себя на том, что втайне желаю несчастий окружающим. Вообще-то я искренне люблю своих друзей, и я бы очень расстроилась, если бы с кем-то из них приключилась беда. Так что я не загадывала ничего серьезного, боже упаси. Какая-нибудь мелочь — неудачная влюбленность, выговор от начальника, ссора с бойфрендом, даже зубная боль — а лучше бы протезирование. Небольшая драма, мелкий кризис. Это помогло бы мне, жалкой неудачнице на любовном фронте, почувствовать себя чуточку увереннее.
