– Не улетает она? – показал доктор на Серафиму.
– Не улетает. Отяжелела теперь. А прежде я ей крылья подрезал. Зимой этот залив не замерзает, ключик тут есть. Вот она здесь и плавает всю зиму.
– Мне бы жалко было ей крылья резать, – подумав, сознался доктор.
– Конечно жалко, – серьезно, без улыбки, глядя в глаза собеседнику, сказал Чадов. – Но должен же я какое-нибудь живое существо около себя иметь. Собаку и ту держать не могу, птиц беспокоит. Вот и приручил ее.
Начал закипать чайник. Чадов разлил по кружкам чай и, сидя у костра, рассказал доктору историю Серафимы.
* * *
Три года назад он привез с озера одинокого, отбившегося лебеденка. Лебеденок был мал, не больше кулака, покрыт серым пухом, сквозь который на крыльях уже проглядывали белые трубочки будущих маховых перьев.
Лебеденок, сжавшись в комок, сидел на дне челнока, опутанный сеткой, и казался бы мертвым, если бы не круглые, как дробинки, блестящие глаза, полные напряжения и страха. Первые дни Чадов боялся, что лебеденок погибнет. Он отказывался от пищи и цепенел, когда видел человека.
Чадов обнес частой загородкой небольшой заливчик, поросший густым камышом, и пустил туда лебеденка.
Очутившись снова под открытым небом, лебеденок ожил. Через час, подкравшись к пленнику, Чадов увидел, что тот с жадностью вылавливает из воды кусочки хлеба и муравьиные яйца, брошенные в воду Чадовым. Увидев человека, лебеденок быстро юркнул в траву и притаился в ней. Чадов улыбнулся и отошел; теперь он знал, что лебеденок выживет.
Лебеденок привык не сразу. Первые дни он с утра до вечера плавал вдоль загородки, просовывал, голову в каждую щель, надеясь найти лазейку.
Чадов слышал не раз, что молодые лебеди легко привыкают к неволе. Но этот лебеденок упорно не хотел привыкать. Чадов видел, как, устав от бесплодных поисков, он просовывал в щель голову и надолго замирал, тоскливо глядя на открытую воду.
Но постепенно лебеденок стал тратить меньше времени на поиски выхода из неволи и больше – на добывание корма.
И хотя Чадов, не скупясь, угощал его, лебеденок всегда был голоден. Он плавал по заливчику и, глубоко опустив в воду уже длинную шею, обрывал под водой траву и рылся в иле, вылавливая червей и личинок.
Скоро, увидев Чадова, он уже не забивался в самую чащу камышей, а торопливо отплывал на несколько шагов и прятал туловище, голову же с блестящими, как бусинки, глазами он высовывал из камыша, чтобы не пропустить ничего, что делалось вокруг.
Один раз, когда лебеденок был уже больше кряковой утки, Чадов, набросав в воду корма, остался стоять рядом.
Лебеденок высунул из камыша голову и долго смотрел на него, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, словно не веря глазам. Он даже несколько раз пискнул, очевидно от возмущения, но Чадов стоял на том же месте, рядом с кормом, и не собирался уходить.
Лебеденка волновал и притягивал вид пищи, но человек мешал ему.
Лебеденок переводил взгляд с пищи на человека, с человека на пищу и не двигался.
Но постепенно пища все больше и больше влекла его к себе, и все меньше внимания он уделял человеку. Через несколько минут из камышей начала медленно показываться шея. Она тянулась так долго и медленно, что казалось – ей не будет конца. Потом вылезли плечи, уже сплошь покрытые частоколом из белых торчащих трубок, и, наконец, появился весь лебеденок.
Голова его с жадностью тянулась к еде, а туловище подвигалось за ней следом неохотно и трусливо.
Со стороны казалось, что маленькая голова изо всех сил тянет за собой на буксире большое упирающееся туловище. Длинная шея распласталась над самой водой, и трубочки будущих перьев, обычно еще не заметные под серым, густым пухом, от напряжения стали на ней дыбом.
Лебеденок осторожно подкрался к корму и, воровато схватив самый большой кусок, юркнул, в камыши.
Разделавшись с первым куском, он потянулся за вторым, а через несколько минут уже спокойно плавал у самых ног Чадова.
С этого дня лебеденок не только перестал прятаться от Чадова, но скоро начал осыпать его такими бурными ласками, что, если Чадов не успевал вовремя удрать за перегородку, он оказывался мокрым, как после купания.
Через два месяца пленник из серого лебеденка превратился в белую, красивую птицу.
Над озером теперь часто летали лебеди. Пленник поднимал голову на прямой, как палка, шее, долго провожал их взглядом и снова молча возвращался к своим занятиям.
Когда Чадов подобрал лебеденка на озере, он собирался отпустить его, как только лебеденок сумеет существовать один, без опеки, но теперь он медлил и откладывал освобождение со дня на день.
* * *
В конце августа над озером появились первые стаи молодых лебедей; пока родители их, забившись в заросли тростника, меняли оперение, ставшие самостоятельными дети учились летать.
Они шумно, целыми стаями, поднимались из воды и низко кружились над озером.
И, подражая им, замахал длинными белыми крыльями пленник. Он тоже попытался подняться в воздух, но с разбегу ударился грудью о загородку и остановился. Чадов давно уже по голосу, по длине шеи определил, что его воспитанник – самка, и назвал ее Серафимой. Теперь он, стоя на берегу, наблюдал за попытками Серафимы взлететь. Потом перелез через загородку и, засвистев, поманил Серафиму.
Воспитанница прервала свои шумные упражнения и, выгнув шею, подплыла к Чадову. На этот раз Чадов не удирал от нее. Он поднял ее и несколько секунд держал на вытянутых руках, словно взвешивал.
Серафима не вырывалась. Она доверчиво глядела своими карими, немигающими глазами на человека. Но человек, казалось, забыл о ней; он задумался и глядел на озеро.
Озеро было пустынно и гладко. Человек вздохнул и унес Серафиму в дом.
Через несколько минут он вернулся и бережно опустил птицу в залив. Потом вошел в воду и сломал загородку.
Серафима быстро подплыла к пролому и остановилась. Она высоко, как только могла, задрала голову и замерла.
Перед ней лежало огромное озеро, полное зеленой, прозрачной воды.
Забыв о Чадове, она неподвижными глазами смотрела куда-то вдаль, в одну точку, словно не верила себе и боялась мигнуть, чтобы видение не исчезло.
Потом точь-в-точь так же, как когда-то, впервые решившись приблизиться к человеку, она низко, над самой водой, протянула шею и, боязливо вздрагивая, поплыла к открытой воде. Очутившись в озере, Серафима круто подняла голову и впервые закричала, как взрослый лебедь, хрипло, но вместе с тем красиво, словно громко ударили в надтреснутый серебряный колокол. И в ответ ей, с другого конца озера, донесся высокий и чистый, как звук серебряного рога, голос.
Чадов узнал его. Так кричал только самый старый и самый дикий лебедь на озере.
