Цыганок уже разделся и стоял перед Воробушкиным, мускулистый, крепкий, с ровным, красивым загаром на теле.
Воробушкин посмотрел на него, потом сказал нерешительно:
– Ты иди мойся, я приду.
Оставшись один, Воробушкин еще посидел немного. Он слышал, как за дверью шумела вода, сначала очень громко, потом тише, и наконец все стихло.
Воробушкин разделся и вошел в баню. Цыганок лежал уже в воде, закрыв глаза от удовольствия. Воробушкин неловко, боком, словно боясь поскользнуться, прошел мимо него и начал наполнять вторую ванну.
– Самое подходящее помещение для серьезных разговоров, – не открывая глаз, заговорил Цыганок. – Никто не помешает. Заодно и выкупаемся, не пропадать же деньгам даром… Нравится тебе баня? – спросил он через минуту.
Номер считался дорогим. Был он небольшой, но с двумя ваннами и душем; стены и низкий потолок выкрашены желтой масляной краской.
Воробушкин не ответил, попробовал рукой воду и закрутил кран.
– Теплее наливай, а то простудишься, – посоветовал Цыганок.
– Не нравится, – грустно сказал Воробушкин.
– Что? – не понял Цыганок.
– Баня не нравится, на одиночку похожа. Вот на Кавказе бани!.. – И, не договорив, он вздохнул и полез в ванну.
Несколько минут оба молча лежали в воде, потом Цыганок приподнялся и посмотрел на Воробушкина. Воробушкин тоже сел.
– Говорили мы о тебе с товарищами, – сказал Цыганок медленно, – как бы тебе работу найти. Что ты делать можешь? Специальность какая у тебя?
– Моя специальность делать то, что мне поручат. Только бы скорее начать что-нибудь.
– Я не о том спрашиваю, – ласково сказал Цыганок. – Я о профессии спрашиваю. Есть у тебя профессия?
Воробушкин подался вперед, ближе к собеседнику, и, глядя ему в лицо, сказал, отделяя каждое слово:
– У меня есть профессия, ты же ее знаешь. Я революционер.
– Ну, а еще?
– Разве тебе этого мало? – голос у Воробушкина дрогнул.
– Мало, Воробушкин, – еще ласковее ответил Цыганок и начал объяснять, словно маленькому: – Тебе надо подыскать работу, чтобы жить ты мог, понимаешь?
– Ну, а другое?
– С другим придется подождать, Воробушкин, – ты про другое лучше пока забудь.
Воробушкин наклонился через край ванны, стараясь как можно ближе заглянуть в глаза собеседнику.
– А ты знаешь, сколько лет я жду?
– Так товарищи решили, Воробушкин. По-другому нельзя теперь.
– А они знают, сколько я лет жду?
– Знают, Воробушкин.
– Ничего они не знают, и ты ничего не знаешь. Молодой ты еще, и все вы молодые.
– А ты не молодой? Не молодой, а хочешь всех посадить. За тобой шпионы хвостом бегают, – подался к нему Цыганок.
– Я к шпикам привык, я их не боюсь.
– Не боишься? А дело провалить не боишься? Ты всегда таким смелым был или только недавно стал? Тебя сюда, может быть, нарочно, как приманку, прислали, – ты об этом думал? Или ты и этого не боишься? – жестким шепотом говорил Цыганок, бросая каждое слово прямо в лицо.
Они теперь сидели в одинаковых позах. На лице Цыганка не было ни обычной веселости, ни добродушия, глаза удлинились и потемнели.
Слова кончились, и они молча смотрели друг на друга, и казалось, сейчас оба вскочат и схватят один другого за горло. Потом лицо Воробушкина изменило выражение. Он повернулся и заговорил уже другим, покорным голосом:
– В сорок восемь лет уже очень трудно ждать.
– Может, лучше тебе уехать куда-нибудь, перейти в нелегальное… Паспорт мы тебе устроим, – неуверенно, как только что пришедшую и еще не продуманную мысль, сказал Цыганок.
– Ты мне нос другой достань, нос, понимаешь? Да еще рост. А с таким носом и с таким ростом меня и слепой с любым паспортом узнает. Ты думаешь… – Он не договорил, поднялся, вылез из ванны и, тяжело ступая, пошел к выходу, но, как слепой, вместо двери наткнулся на стену и, прижавшись к ней лицом, повернул к Цыганку спину.
И Цыганок увидел, как на покрасневшей от горячей воды спине Воробушкина, от лопаток до поясницы и ниже, шли белые рубцы. Тонкие и толстые, едва заметные и видные издали, короткие и длинные, они делали спину Воробушкина похожей на карту местности, вдоль и поперек изрезанную дорогами.
Цыганок выскочил из ванны, подбежал к Воробушкину и обнял за плечи.
– Успокойся, успокойся, Воробушкин, обожди, мы еще придумаем что-нибудь. Я еще раз поговорю с товарищами. Пойдем отсюда.
Воробушкин стоял молча, уткнувшись лицом в угол, он вздрагивал всем телом и не то смеялся, не то стонал тяжело и глухо.
Цыганок с трудом оторвал его от стены и вывел в предбанник. Воробушкин шел рядом послушный, обмякший, едва держась на ослабевших ногах.
В предбаннике он схватил Цыганка за руку, сжал, умоляюще и пытливо смотря в глаза, и начал говорить быстро, словно боялся, что его прервут и не позволят договорить:
– Скажи им, я никого не подведу. Скажи, что я хитрее шпиков. Скажи, что без революции, без партии – зачем жить? Скажи все это. Непременно скажи!
– Скажу, верь мне, скажу, – успокаивал товарища Цыганок.
– Скажи, пожалуйста, – вдруг беспомощно, по-детски, улыбнулся Воробушкин.
И Цыганок засмеялся.
– Где это тебя так? – он показал на спину.
Воробушкин снова помрачнел, отступил к стене, пряча спину, и сказал нехотя, в сторону:
– В Иркутске… – Помолчал и, уже опять глядя прямо в лицо: – А ты говоришь – жди! Разве можно тут ждать?
Быстро и молча они оделись, и, когда собирались уходить, Цыганок протянул Воробушкину несколько кредиток.
– Возьми, браток.
– Не надо, обойдусь, – отстранил руку Воробушкин и покраснел.
– Это товарищи тебе прислали, не мои это…
– Все равно, у меня есть пока.
– Возьми, мало ли что. Не пригодится – вернешь. Разбогатеешь – отдашь.
Цыганок совал ему в карман кредитки. Воробушкин уступил.
– Вот еще. Летом в баню часто ходить не стоит. Я на реке иногда бываю. Рыбку ловлю, купаюсь с ребятами. Там это, на зареченском берегу. Если повяжу голову полотенцем и хвоста за тобою не будет – подходи поближе.
У Воробушкина просветлело лицо. Глядя ласково на Цыганка, он спросил:
– На Кавказе ты был?
– Нет, не пришлось, – сознался Цыганок.
– Там все вот такие. Там бы тебе работа нашлась. Там бы и мне нашлась, – вздохнул он.
Он обнял товарища так, что у того хрустнули кости и потемнело в глазах.
