Затем подошел и плавучий тыл, который привел капитан-командор Сиверс, — груженные припасами одномачтовые ялки — грузовые транспортные суденышки с непомерно широкой кормой.
— Слава Богу, теперь у нас всего в достатке, а потому нынче рацион полный командам выдать, — обрадовался Петр. — Да от меня еще по чарке сверх праздничной!
Последнее распоряжение царя было принято флотом «на ура».
Всю последующую ночь перегружали привезенный провиант на скампавеи. Праздники закончились, и гребному флоту предстоял поход на север, к порту Або. Там ждали припасы, а главное, первые русские суда. Следовало осмотреться в этой нашей новой базе десантных войск и по возможности разведать, что и как дальше.
Часть пленных было решено отправить в столицу, часть же свезли на берег в Тверминне. Там, на всякий случай, оставили двухтысячный гарнизон. Пленных же решили использовать на постройке новой крепости, которую решено было заложить на оконечности полуострова у деревеньки Ганге.
В полдень снялся с якорей и направился к Гангуту и дальше обратно в Гельсингфорс транспортный отряд Сиверса. Девять скампавеи вели на буксире захваченные шведские суда
— Зря не рискуй, в открытое море не вылезай, пробирайся шхерами, ежели шторм, прячься в закрытых бухтах и становись на якорь, — инструктировал капитан-командора Петр.
А затем по сигналу пушки снялся с якорей и весь гребной флот. Растянувшись на несколько миль, одна за другой, двинулись на север скампавеи с десантом. Десять тысяч солдат направились под началом генерал-адмирала Апраксина в Або, чтобы оттуда потом двинуться и дальше — к Аландским островам. Никто не загадывал наперед, но как знать, быть может, уже в эту кампанию им доведется впервые ступить на шведскую землю…
* * *
Ну, а что же происходило во время Гангутского боя на эскадре адмирала Ватранга? Как только последние российские галеры прошли мимо Гангутского мыса и скрылись в северных шхерах, Ватранг созвал «общее совещание для обсуждения вопроса, как… следует поступить с флотом». Участники этого капитанского консилиума, как сказано в журнале шведского адмирала, «единогласно признали необходимым оставить Гангеудд и отправиться на защиту шведских шхер». Но так как на море был по-прежнему штиль, сразу же отправиться в назначенный путь шведский флот не мог. Находясь у Гангутского мыса, Ватранг слышал лишь отдаленную канонаду, не имея возможности даже узнать, что же произошло с его блокирующим отрядом. Заметим, что правила войны тогда были все же куда более «джентльменскими», чем в позднейшее время. Поэтому Ватранг отправляет к Апраксину лейтенанта Энгельгольма с письмом сообщить ему о судьбе фрегата и галер «и, если таковые перешли во владение царя, то-просил об обмене шаутбенахта Эреншельда».
Поздним вечером 27 июля адмирал Ватранг при свете фонаря закончил свое послание королю о печальных событиях минувшего дня. Вручив письмо капитану «Вердена», который должен был доставить послание в Стокгольм, адмирал, страдая от бессонницы, снова вооружился гусиным пером, но на этот раз — чтобы заполнить свой походный дневник, которой он вел со свойственной ему скандинавской пунктуальностью: «На 4-й склянке “собачьей вахты” “Верден” снялся. Но я отправил лейтенанта Эльгенгольма с письмом к русскому генерал-адмиралу Апраксину с просьбой сообщить мне о судьбе нашего блокшифа и галер, и если таковые перешли во владение царя, то я просил об обмене шаутбенахта Эреншельда и капитана Сунда на взятых ныне с галеры “Конфай” в плен русских».
Не улучшил настроения шведскому командующему и следующий день. Из дневника Ватранга: «Среда, 28-го числа. Полный штиль. Из Кимото на шверботе прибыл лейтенант, чтобы справиться о положении вещей здесь, у нас, причем он не имел ни малейших сведений о том, что случилось с галерами; вчерашнюю стрельбу они тоже слышали, но из этого ничего определенного не могли заключить. Я его немедленно опять отправил обратно с письмом к шаутбенахту Таубе с изложением положения вещей и моим мнением о том, что шаутбенахту при этих обстоятельствах следовало бы предпринять. Утром вернулся посланный мною лейтенант, однако без ответа на мое письмо или сообщения, что они приняли русские письма и отправленные для шаутбенахта вещи… Лейтенант донес, что шаутбенахт жив и ранен в левую руку, а равно, что блокшиф и галеры вчера после тяжелого боя были взяты неприятелем и что он их видел у русских. О других же офицерах он не мог получить никаких сведений, а равно, как выше упомянуто, русские также не хотели принять посланные для шаутбенахта и капитана Сунда вещи. Но изъявили согласие по получении ими верных сведений об убитых и пленных сообщить мне таковые. Эти сведения затем и были сообщены, из коих выяснилось, что четыре обер-офицера были убиты…» Разумеется, что ни о каком обмене пленного Эреншельда также не могло быть и речи. Думается, что абсурдность просьбы была понятна и самому шведскому адмиралу, который даже не упомянул об этом отказе Апраксина в своем дневнике.
По сигналу с «Бремена» корабли один за другим начали сниматься с якорей и лавировать к югу для выхода на рейд полуострова Гангут. Вначале вытянулись корабли Ватранга, затем двинулась и эскадра вице-адмирала Лилье.
29 июля, уже оставив за кормой Гангут, Ватранг снова созвал на своем флагманском корабле капитанский консилиум для решения вопроса. На нем снова обсуждали, казалось бы, уже решенный вопрос куда идти?
— Русские рискнули и получили все! — мрачно заявил вице-адмирал Лилье. — А ведь нападение на Эреншельда не было для них необходимостью. Более того, оно было даже крайне опасным!
Присутствовавшие на консилиуме капитаны разом повернули головы в сторону вице-адмирала.
— Поясните! — кивнул Ватранг.
— Ведь стоило только во время этого боя подняться хотя бы небольшому ветру, и, увлеченные сражением, русские сразу же оказались бы запертыми в глухом заливе нашим корабельным флотом Русские поступили очень неразумно! На их месте я бы после прорыва сразу же ушел далее в Абосские шхеры и к Аландским островам, не ввязываясь в драку с отрядом Эреншельда.
— Увы, вы не русский адмирал, а их Апраксин вовсе не шведский флагман, в этом весь ответ на ваш вопрос! — невесело усмехнулся Ватранг. — К тому же мы просто не смогли бы, даже при хорошем ветре, с нашими глубокосидящими кораблями пройти по сложному и узкому фарватеру за Гангутом и запереть для русских тамошние проходы. Ну а удержать русских от их очередного прорыва к Аландам мы тоже теперь бессильны. Если они сумели без потерь прорваться мимо нас у Гангута, то за мысом у них куда большие возможности, ведь фарватер там шириной уже не в милю, как здесь, а почти в пять. А потому мы никого блокировать не будем. Сейчас речь идет уже о другом — о спасении самой Швеции!
Тот факт, что Ватранг дважды собирал совет для обсуждения одного и того же вопроса, говорит только об одном — шведский командующий находился в полной растерянности и слабо понимал, что ему надлежит делать. Капитаны кораблей опять решали, надо ли им отправиться на поиски русского корабельного флота к Ревелю или же встать на защиту шведского побережья от российских галер. Как следует из морского журнала шведского адмирала, на совете «были взвешены все доводы за и против, но мнение большинства было за защиту шведских берегов». Этому мнению Ватранг и последовал, предпочтя оборону собственно шведских земель от возможных десантов с галер поискам сражения с русским корабельным флотом у Ревеля. Думается, что в данной ситуации Ватранг поступил все же правильно: лучше иметь синицу в кармане, чем журавля в небе.
