— Вы этого всего не говорили, не правда ли, Шарлотта? — Сэр Беркли произнес это быстро, постукивая по второй колонке длинной статьи.
— Я не была там еще, сэр. Я не имею понятия, что сказал ректор и леди из коттеджа «Фэтч».
— Они были весьма осторожны и сказали немногое, — резко ответил сэр Беркли.
— Я сейчас взгляну, — сказала я и замолчала. — Действительно, я абсолютно уверена, что ничего не говорила о Черчилле, несмотря на то что он останавливался здесь несколько раз. Я положительно никогда не упоминала его речи военного времени. И конечно, ничего не говорила об уличной стачке с использованием, если понадобится, в качестве оружия кастрюль, крышек мусорных баков и вил!
— Тогда откуда он все это взял?
— Все это написано в нашем путеводителе. И вы дали ему копию этой книжки, сэр.
— Правда…
— Так что Нельсон и Кромвель оживают и нельсоновские ружья начинают стрелять, история повторяется снова. Мы показали им место, где скрывался Уот Тайлер. Так что это крестьянская революция.
— Да, да. Начнем с малого. Дорогая, дорогая моя! Хорошо, мы так надеялись, что жители деревни не считают, что мы бросили их на произвол судьбы.
— Я уверена, они все помнят.
— Я надеюсь, вы правы, Шарлотта. — Он смотрел, слегка успокоившись и смягчившись. Розовые пятна с его высоких скул исчезли.
— Наконец, сэр, цитируют ваши слова, что нужно перестрелять всех представителей нефтяной компании.
— Мои слова! Дорогая моя! Вы прекрасно знаете, что я никогда не говорил ничего подобного. Я не обидел бы и муху. Даже не охочусь.
Упоминание об охоте сразу же навело меня на мысль об Элоизе и Билле Напьере. Я попыталась отвлечься от нее. Возможно, Билл будет слишком занят, чтобы читать эту статью.
— Так и думал, что эти проклятые репортеры высасывают истории из пальца, — сказал сэр Беркли, складывая газету. — Думаю, у него добрые намерения. Так что продолжайте в том же духе, Шарлотта. Но мы не должны переусердствовать в этом направлении. Битвы несут возмездие, Шарлотта. Но мы не должны нести возмездие своими руками.
В ответ я уверила его, что деревня, несмотря на красочную статью, будет продолжать поддерживать его. И действительно, телефоны все утро буквально разрывались от звонков солидарности и поздравлений. Во время ленча сэр Беркли, как всегда, мягко и снисходительно шутил. Но возмездие все-таки настигло меня.
Возмездие в звонком голосе, назвавшем мое имя, когда я торопливо шла мимо столовой в «Кентиш-Мейд», чтобы прикрепить на доске объявлений поместья бумажный лист с обращением сэра Беркли, опустив голову и повернувшись к холлу, выходящему к деревне. Голос возмездия доносился из-за решетчатого окна, оставленного открытым, повторяя мое имя приказным тоном. Возмездие в раздраженном и гневном хлопанье, минутной тишине и приближающихся шагах. Возмездие в так хорошо знакомом звуке больших шагов, поглощающих расстояние между нами.
Я бросила взгляд через плечо. Билл Напьер не успел надеть пальто. Его волосы были взлохмачены ветром, рот замер в раздраженной улыбке. Я вспомнила стих, который когда-то учила в школе, и подумала: «Подобно тому, кто идет по безлюдной дороге, боясь обернуться, тому, кто отважился посмотреть и продолжил путь, больше не поворачивая головы, потому что знает того, ужасного, кто идет за ним след в след…»
Ужасный друг, вероятно, уже приближался. Это было что-то нечеловеческое. И конечно, я не обернулась, а просто ускорила шаг. Ветер трепал и рвал мои волосы. Я бросилась бежать и через другую дверь попала в подъезд деревенского холла раньше, чем он настиг меня.
Он поймал меня за руку и развернул. Отвратительная складка между бровями стала такой глубокой, что почернела.
— Я звал тебя, — сказал он резко.
— Я слышала, — ответила я, с усилием проглотив слюну и затаив дыхание. — Обычно я не останавливаюсь, когда мужчины мне кричат.
— Не мужчины, — он встряхнул мою руку, — а я.
— Значит, не ты, — сказала я, пытаясь высвободить руку, но безуспешно. Я увидела, как он метнул свой быстрый взгляд на бумагу с длинным текстом, которую я держала в руке. — Не собираешься же ты уничтожить это, — сказала я, прижимая к себе бумагу, подобно тому как мать прижимает дитя, оберегая его.
— Обещаю, что ничего не сделаю. Просто я стал более чувствительным.
— Чем я?
— Это будет несложно, — ответил он горько. И частота его дыхания указывала, что он очень сердит. — Чего никак не могу понять, так это, как ты могла стать такой тупой. Ты была такой милой маленькой девочкой.
— Недостаточно поддерживали отношения последние двенадцать лет?
— Дерзкой к тому же.
— Только это ты во мне и видишь.
— Хорошо, знаю я немного, — сказал он с неожиданной горечью.
— Хорошо, дело не в тебе, а в твоих приоритетах. Они все у тебя неправильные.
— Приоритеты, — сказал он, старательно сдерживая гнев и поэтому растягивая слова. — Сложное слово для маленькой девочки.
— Я не маленькая девочка. Хватит считать меня ребенком.
— Когда в Риме… — Он остановился. — Тогда в детском саду считали их детьми.
Я чуть не вырвала страницу из Элоизиной книги и топнула ногой, но я контролировала себя. Я сжала кулаки, и все. Ветер через открытую дверь колебал листок-обращение в моей руке и трепал локоны над моей головой. Я хотела пригладить их, но боялась, что Билл может выхватить у меня петицию сэра Беркли.
— Дети, — повторил Билл, — играете в игры, в то время как мир вокруг вас меняется.
— Сэр Беркли не думает так.
— Он старый человек, — сказал Билл мягко. — Все старое со временем меняется. Он впадает в детство.
— Нонсенс, — сказала я сквозь сжатые зубы и растрепанные ветром волосы. — Почему же ты не скажешь ему об этом сам? Ты можешь найти его легко на балу.
— Я уже разговаривал с ним этим утром.
— О статье?
— Естественно, об этом.
— И ты был в ярости.
Билл вдруг так расхохотался, так искренне и глубоко закатился, что это приводило в бешенство.
— Я был раздражен, но также и удивлен. Ваши усилия действительно имеют некоторый результат.
— Действительно!
— Не могу подумать, что это ты делала все эти смехотворные заметки.
— Спасибо.
— Но с другой стороны, — голос его стал холодным, — сегодня в мире и так достаточно насилия, и без всякого подстрекательства.
— Большой мир, — сказала я и только тогда бросила взгляд на его фигуру и подумала, как по-дурацки это звучит.
— Естественно, — продолжал он, — одна часть общества против другой.
