У меня до встречи с Шениным еще было в запасе полтора часа, и я заехал предварительно на Таганку, в свою квартиру. В какой-то момент осенило: «А не посоветоваться ли мне с Горбачевым?» Как обычно, набрал соответствующий номер (у меня и дома была установлена правительственная связь), однако вызов не проходил. Мое беспокойство нарастало, с нелегким сердцем я направился к Шенину.
Он встретил меня в кабинете, но отвел для разговора подальше от своих телефонов, за стол заседаний. Без предисловий объявил: «Чрезвычайное положение введено в Москве. Вот пакет документов, которые надо с шести утра передавать по телевидению и радио». Пока я бегло просматривал бумаги, Шенин успел рассказать, что накануне представительная делегация была у Горбачева в Форосе (он дал понять, что сам находился в составе делегации) и провела с ним острый разговор по поводу введения чрезвычайного положения. Горбачев якобы предлагал это сделать, только заручившись предварительно поддержкой Верховного Совета. Но, как Шенин дал понять, делегация настаивала на своем: вводить чрезвычайное положение немедленно. В конце концов Горбачев с гневом сказал: «Ну черт с вами, делайте. Но обязательно и в срочном порядке надо собрать Верховный Совет, чтобы все законно было».
Я не сумел прочитать все документы – времени было в обрез, но успел ознакомиться с письмом Лукьянова и указом Янаева, где было сказано, что в связи с болезнью Горбачева вице-президент берет обязанности президента на себя. У меня кошки заскребли на сердце. Что же могло быть на самом деле с Горбачевым? В тот момент только одна мысль тревожила: не произошла ли с президентом беда в результате драматических переговоров? Вспомнил также, как во время официального визита в Корею Раиса Максимовна жаловалась мне на чрезвычайную физическую и интеллектуальную перегрузку Михаила Сергеевича. На память пришли ее слова, что она боится за него, в любой час с ним может приключиться беда.
Эта тревога понемногу улеглась в тот день только после сообщения, что на специальной пресс-конференции выступит лечащий врач и все объяснит.
Из машины по телефону успел предупредить своих коллег, что все программы нужно перестроить с учетом чрезвычайного положения. К этому времени телецентр был окружен десантниками и бронетранспортерами. Поначалу меня самого в здание не пускали, не помогало даже мое депутатское удостоверение. Но вмешался сопровождавший меня офицер безопасности, он куда-то позвонил по телефону из машины – и все уладилось. Правда, обратил внимание, что Останкинская башня окружена автоматчиками, в эфирных зонах находятся усиленные наряды милиции. В мой кабинет тянули какую-то дополнительную связь. То и дело попадались на глаза незнакомые люди в гражданском. Мы стали работать в условиях захваченного телецентра.
С моей стороны указания были только программного характера. Дикторы читали документы, которые мне вручил Шенин. Хочу особо подчеркнуть, что это были заявления председателя Верховного Совета А.И. Лукьянова, указ вице-президента Г. Янаева, заявление советского руководства, подписанное Янаевым, Павловым и Баклановым. Кроме того, обращение вице-президента СССР к Генеральному секретарю ООН и первое обращение ГКЧП к советскому народу. Другими словами, это были документы, подписанные всеми высшими руководителями страны, кроме Горбачева. И когда по прошествии времени многие пытались дать юридическую оценку того, как называть произошедшее 19 августа – государственным переворотом, путчем или как-то иначе, то надо помнить, что во главе ГКЧП стояли люди, которые имели высшую власть в стране.
Меня не раз спрашивали потом, в том числе и следователи на многочисленных допросах: не могли бы мы отказаться читать документы ГКЧП по ТВ и радио? В ответ я всякий раз подчеркивал, что выбора у нас не было. В соответствии со статьей 23 Закона о печати мы обязаны были огласить эти документы без всякой правки, поскольку они подписаны высшими должностными лицами страны. А с точки зрения профессиональной такой отказ был бы тягчайшей ошибкой.
Как это понимать: с утра в Москве введено чрезвычайное положение, а мы должны вместо документов показывать развлекательную программу «Телеутро» – так, что ли? Было бы дикостью с нашей стороны, если бы в условиях, когда захвачен телецентр, когда на этажах разместились представители трех-четырех родов войск, когда на улицы и площади столицы входили танки и вооруженные формирования, мы на ТВ и радио делали бы вид, что ничего особого не происходит. Я уж не говорю о том, что надо быть реалистами, ведь мы работали под неослабевающим контролем. Чужие люди дежурили на этажах, находились в моей приемной. У меня было ощущение – все, что происходит вокруг, о чем говорится в кабинетах, в зале заседаний, абсолютно прозрачно.
Вышло так, что именно на этот месяц выпал пик моих перегрузок. 5 августа я рассмотрел и утвердил программы телевидения и радиовещания на неделю – с 19 по 26 августа. Это всегда делалось заранее, чтобы объявленные передачи успели опубликовать не только газеты, но и журналы. Такой порядок сохранился и по сей день. И тогда, и теперь по четвергам и пятницам в печати публикуются программы телевидения на следующую неделю. И если сегодня открыть газеты за 16 и 17 августа 1991 года, то в них можно обнаружить теленеделю на 19–26 августа.
Посмотрите, каким был объявлен телевизионный день на роковой понедельник 19 августа. Вы обнаружите, что там планировался показ фильма-балета «Лебединое озеро» и нового художественного телефильма «Три ночи».
Однако вспомним: сколько же позднее было публикаций, теле– и радиопередач, в которых складывался миф, будто Кравченко специально поставил в первый же день путча «Лебединое озеро». Полная чушь!
Как чушь и то, что на этот же день была специально спланирована премьера телефильма под красноречивым названием «Три ночи». Надо же было такому случиться, что путч длился ровно три ночи и три дня!
Моим коллегам-журналистам, столько сил потратившим на создание мифа о «Лебедином озере», куда уместнее было бы спросить, почему в день путча я так и не отменил объявленный показ «Лебединого озера». Не правда ли, интересный вопрос? Но ответ на него будет дан чуть позже.
Одной из самых крупных ошибок руководителей ГКЧП была полнейшая неспособность грамотно распорядиться и умело использовать работу государственных средств массовой информации. И прежде всего электронных – телевидения и радиовещания. Осуществлялись меры только запретительные, тогда как надо было задействовать теле– и радиоканалы для обстоятельного, а главное, доказательного разъяснения целей и задач создания ГКЧП. Вместо этого было приказано исключить из программ какой бы то ни было живой эфир, а работу второго канала дублировать с первым, чтобы российские власти не могли использовать свой канал «в подрывных целях».
Модель сдвоенного канала, когда одни и те же передачи идут одновременно по обоим общесоюзным каналам, мне была хорошо известна по печальным временам похорон генеральных секретарей ЦК. Так что все это не раз отрабатывалось в программной сетке. Принципиальным было то, что я принял решение не ломать по возможности заранее объявленную и опубликованную на предыдущей неделе программу телевизионного дня на 19 августа. А она предусматривала показ фильма-балета «Лебединое озеро» и нового телефильма «Три ночи».
