— Ну и правильно отказал. Ваш начальник, господин Вяземский, еще очень слаб, чтобы заниматься делами.
— Поверьте, Евгений Васильевич, это очень срочно и буквально на минуту-две! — Голицын твердо посмотрел хирургу в глаза. — Можно в вашем присутствии.
Павлов в свою очередь пристально оглядел напряженную фигуру и закаменевшее лицо капитана, пожевал губами, вздохнул и сделал приглашающий жест.
— Идемте, Андрей Николаевич, что с вами поделаешь! Подполковник переведен в отдельную палату буквально сегодня утром из интенсивной терапии…
Вяземский выглядел бледно. Исхудавшее лицо, заострившиеся нос и скулы, круги вокруг глаз, восковая кожа. «Ну и досталось же тебе, Борис!» — невольно посочувствовал про себя Голицын, но вслух сказал:
— Здравия желаю, ваша светлость!
Князь приоткрыл пергаментные веки, медленно перевел взгляд на капитана. Чуть дрогнули уголки спекшихся губ.
— Будь здоров, Андрей…
Павлов нервно кашлянул, потоптался возле кровати раненого, потом пощупал ему пульс, прикоснулся тыльной стороной ладони ко лбу, носу, еще раз глубоко вздохнул:
— Не больше пяти минут, Андрей Николаевич. Не больше!..
Проводив взглядом профессора, Голицын приблизился к кровати и пожал лежащую поверх коричневого казенного одеяла руку друга. И подивился: какая она худая и слабая! Злость на Ходорковского всколыхнулась с новой силой. «Ну, мерзавец, я тебя заставлю сознаться! Любой ценой!» А вслух сказал:
— Борис, я рад, что ты жив!.. Ты обязательно выкарабкаешься…
— А ты сомневался?.. — откликнулся Вяземский почти шепотом. — Я, Андрей, еще на твоей свадьбе вальсировать буду…
Голицын против воли сглотнул и заставил себя сосредоточиться на главном.
— Твой несостоявшийся убийца пока молчит. Но он заговорит. Обязательно!.. Стреляли, я уверен, именно в тебя, а не в графа Витте. Но полицейская версия как раз утверждает обратное… Мне очень трудно без тебя, Борис… Нам нужна поддержка сверху, нужны полномочия для дополнительных следственных мероприятий…
— Ты имеешь в виду слежку за официальными лицами? — слабо усмехнулся Вяземский.
— Не только. Необходимо разрешение на дознание в отношении высших сановников и депутатов.
— Круто берешь! Впрочем, узнаю голицынскую хватку… Такой набор полномочий, сам понимаешь, может выдать только один человек.
— Да я же не прошу…
— Погоди. Есть бумага и чернила?
— Конечно…
Андрей споро выложил из портфеля на палатный столик папку для бумаг и пару авторучек «Фабер-Кастелл» со стальными перьями. Вяземский снова улыбнулся уголками губ, наблюдая за приготовлениями друга.
— Предусмотрительный. Молодец!.. Пиши. «Ваше высокопревосходительство, господин премьер-министр. В связи с известными вам событиями 21 февраля сего года в Зимнем дворце управление внутренней безопасности Службы охраны высшей администрации проводит комплекс оперативных мероприятий по расследованию покушения на убийство. В ходе этого расследования возникла насущная потребность в привлечении к дознанию некоторых лиц от третьего до первого класса Табеля о рангах, а также депутатов Государственной думы. Также считаю целесообразным назначить на должность начальника управления внутренней безопасности гвардии капитана Голицына с досрочным присвоением ему звания подполковника. Кроме того, прошу посодействовать в предоставлении посильной помощи в оперативных мероприятиях сотрудников департамента полиции Санкт-Петербурга и Москвы. Список привлекаемых к дознанию лиц высшей администрации будет предоставлен Вам в кратчайшие сроки начальником управления внутренней безопасности. Подпись: подполковник, князь Вяземский». Записал?..
— Да… — Голицын в замешательстве посмотрел на друга. — А ты не поторопился с моим… назначением?
— Нет. — В голосе Вяземского прорезались жесткие нотки. — Сейчас не время для реверансов, Андрей! Надо дело делать. А я, видишь сам, не скоро отсюда выберусь… Дай бумагу, подпишу. — Подполковник размашисто расписался и прикрыл глаза. — Все, Андрей, иди. Как передать записку, сам сообразишь.
Голицын молча пожал вновь ставшую безвольной руку друга и решительно вышел из палаты.
Однако приподнятое настроение улетучилось, едва Андрей вернулся на Шестую линию. А поспособствовал этому верный Нарсежак.
— Вот, полюбуйтесь, Андрей Николаевич. Нарыл, как приказывали.
Федор выложил ворох газетных разворотов на стол. Красным карандашом на них были обведены некоторые заголовки статей и заметок. Голицын пробежал их глазами и мрачно уставился на помощника.
— Не буду читать эти пасквили. Быстро и кратко резюмируй!
— Если коротко, нас аккуратно и качественно смешивают с дерьмом. Только за последнюю неделю почти полтора десятка публикаций. «СОВА теряет хватку», «Беззубые псы государевы», «Бездельники на страже империи», «Не пора ли почистить перья “страж-птице”?», «Чем больше охраны, тем меньше безопасности», «До каких пор…».
— Достаточно, Федор! — прервал Андрей, поморщился, с силой потер лицо. — Ясно, что это хорошо срепетированная кампания по дискредитации нашей Службы. А вот кто заказчик?
— Cui prodest?..
[25]
— Точно. Ответим на сей вопрос, решим шараду. Значит, вы с Тепляковым топайте к нашим коллегам из «четверки» и согласовывайте график по наружному наблюдению. Без «контриков» мы не справимся, а с полковником Татищевым я попозже договорюсь
[26]
. Ну а пока нужно срочно встретиться с премьер-министром…
* * *
Говоря о встрече со Столыпиным, Андрей не представлял, как же ее осуществить в действительности. Премьер-министр — один из самых занятых людей империи после императора и может оказаться где угодно, только не в столице, с его-то кипучей натурой. Поэтому Голицын решил использовать все связи и знакомства, чтобы хотя бы понять, где возможно найти второе лицо в государстве.
Для начала капитан обратился в секретариат премьера и, конечно, получил ожидаемый ответ: «Запись на личный прием к председателю правительства возможна не ранее тридцатого марта…»
Две недели — это чересчур, подытожил Голицын и телефонировал на номер, который предпочел бы в иных условиях не вспоминать.
— Приемная господина премьер-министра, — прозвучало в трубке, так знакомо и так безнадежно далеко, будто с другой планеты.
— Здравствуй, Нина, — сказал Андрей внезапно севшим голосом.
Несколько секунд из трубки доносился только треск помех. Потом:
