Хюррем терзали ее страхи. Однажды султан предложил ей выбрать кормилицу для сына. Зачем кормилицу?! Зачем нужна кормилица? Она сама кормила своего сына, напевая ему песни родных краев. Что, разве мать Мехмед Хана умерла, что ему нужно звать кормилицу? «Они хотят отобрать у меня ребенка», – озарила ее страшная мысль.
– Если великий султан позволит, то мне хотелось бы самой выкармливать шехзаде Мехмед Хана.
Хюррем сама поражалась тому, как спокойно ей удается говорить. Она прижалась к султану и поцеловала его:
– Пусть наш шехзаде, сын великого повелителя мира, будет вскормлен так, чтобы он мог сравниться со своим отцом.
Падишаху нравилась такая лесть, и он довольно сказал:
– Как пожелаешь. Посмотрим, как тебе удастся выкормить нашего шехзаде. Посмотрим, будет ли он таким же красивым, как мать, и будет ли у него такое же чудесное, как у матери, сердце.
Он обнял Хюррем и добавил:
– А какой, оказывается, благородный человек Ибрагим!
Хюррем сказала про себя: «Дьявол чертов, будь он неладен, этот Ибрагим!»
– Все только и думают о том, как бы заполучить печать великого визиря. А Ибрагим, надо же, умолял нас не вручать ее ему. Умолял и упрашивал.
– Ибрагим-паша очень умный человек. Он непременно знает, что делает, повелитель.
– Я сказал ему, что отдаю в жены Хатидже Султан, пусть будет нам зятем. Но и это не помогло. Не заставлять же мне его силой.
Хюррем изо всех сил сдерживалась, чтобы не выдать ненависть, и лишь спросила: «Ну что еще может требовать обычный паша? Что вы еще могли ему предложить?»
– Он нам больше чем друг, скорее брат. Мы тоже считаем себя его братом. Но мы боимся, что как только между нами окажется печать великого визиря, то отношения наши испортятся. Этого боится он сам. И это справедливо. Если нам придется снять Ибрагима с должности, то печать, конечно, не будет иметь никакого значения, но дружба наша подойдет к концу. И от этого он будет страдать. Так что мы его спросили, что нам следует делать в таком случае.
Хюррем погладила султана по голове. «Попадись он мне сейчас, – думала она. – Я бы вот этими самыми руками вырвала бы ему глаза и расцарапала сердце».
– Ибрагим взял с меня слово, что я не опозорю его честь и никогда не прогоню с этой должности, и только в этом случае он примет печать великого визиря. Вот прямо так и сказал греческий упрямец.
Хюррем подумала о том, что этот Ибрагим хитер и коварен, как шакал. Ей было страшно, что Сулейман вот так запросто согласился на все его условия.
– Я даже знаю, что вы ему сказали, повелитель.
Сулейман улыбнулся:
– И что?
– Мир до сих пор не видел такого благородного повелителя, как наш султан. Сулейман Хан, который засыпал народ покоренного Родоса дарами, никогда не станет понапрасну отворачиваться от своего брата. Неудивительно, что великий падишах согласился со всеми просьбами Ибрагима-паши.
– Мы приняли все его просьбы, Хюррем. Я сказал: «Ибрагим, прояви себя. Даю тебе слово, я никогда не прогоню тебя с должности. Я даю тебе слово письменно. Клянусь Аллахом, даю слово Сулеймана».
Через некоторое время султан уже спокойно спал. А Хюррем осталась один на один со своими страхами. До утра она не сомкнула глаз. Думала, примеривала и так и эдак. Но, когда начало рассветать, появилось решение. Она поняла, как ей действовать: «Раз тебя, греческая свинья, нельзя лишить печати, нужно лишить тебя головы. И ты ее лишишься, даю слово Хюррем».
XL
Опасные годы
Османская династия со дня основания не видала ничего подобного. Уже три года султан Сулейман проводил время у себя во дворце в объятиях Хюррем. Воины оставались в казармах.
Хюррем не сидела без дела. Хотя ее терзали разные страхи, она продолжала играть роль счастливой женщины, которой любовь вскружила голову. Не прошло двух месяцев с того дня, как Ибрагим-паша получил печать великого визиря, как она известила Валиде Султан, что снова беременна. Падишах, который узнал об этом от Хафзы Султан, сразу кинулся к Хюррем, расцеловал ее и три дня и три ночи не расставался с ней.
То, что Хасеки вновь ждет ребенка, хотя шехзаде Мехмед даже еще не заговорил, породило сплетни, которые просочились сквозь стены гарема на улицы Стамбула. Гюльбахар вновь насылала проклятия из Манисы. Гаремные наложницы, служанки, калфы только это и обсуждали. Наложницы болтали, что Хюррем Хасеки чем-то кормит повелителя, чтобы околдовать его. «Из-за нее до нас очередь никогда не дойдет», – возмущались они. А визири лишь ухмылялись, пряча хитрые улыбки в пышных бородах.
Больше всех был удивлен великий визирь Ибрагим. Пока Гюльбахар Хасеки находилась где-то вдалеке, московитская Хасеки укрепляла свое место в сердце падишаха, рожая ребенка за ребенком. Слушая падишаха, который лично сообщил ему об этом, Ибрагим размышлял, как так могло получиться, что он недооценил эту девушку. Она завоевала Сулеймана за такое короткое время, но этого ей мало, ей хочется большего. Глядя в счастливые глаза султана, грек поздравил его, сделав вид, будто тоже рад: «Весь мир знаком с силой нашего падишаха. Никто не смеет сомневаться в ней. Мы желаем, чтобы ваша покорная раба Хюррем подарила вам еще одного здорового ребенка и сделала вас еще счастливее».
Сулейман был таким счастливым, что даже не заметил, как Ибрагим, говоря о Хюррем, вместо слова «Хасеки» употребил слова «ваша покорная раба», в то время как фаворитку падишаха рабой мог называть только султан. Ибрагим искусно показывал, что не принимает статус Хюррем.
– Меня беспокоит то, что мой повелитель разрывается на части между четырьмя любящими его сердцами, – продолжил коварный грек. – С одной стороны, Гюльбахар Хасеки и наследник престола шехзаде Мустафа. А с другой – ваша рабыня Хюррем и ее ребенок. А сейчас еще и…
Счастье сделало Сулеймана глухим. Он вновь не заметил, что Ибрагим опять назвал Хюррем рабыней и Мехмеда не шехзаде, а просто ребенком. Он расхохотался. «Не беспокойся, – сказал он. – Сердце у нас большое, любви на всех хватит». И, хитро посмотрев на визиря, шутливо добавил: «Смотри, Ибрагим, мы даже тебя любим».
По правде, великий визирь выглядел настолько занятым делами государства, которые ему поручил падишах, что, казалось, ему некогда было думать о Хюррем. К тому же его свадьба с Хатидже Султан прошла великолепно. Гуляния в Стамбуле длились много дней. Хотя это было не принято, падишах лично принял участие в свадьбе, показав тем самым, как он ценит Ибрагима. Вернувшись во дворец, он, конечно же, рассказывал Хюррем всякие сплетни о том, как его зять, Ибрагим-паша, неуверенно вел себя на свадьбе, но все оттого, что перенервничал.
«Черт бы его побрал», – ругалась Хюррем про себя всякий раз, когда слышала имя Ибрагима-паши. Любая похвала Сулеймана добавляла дров в огонь злобы и ревности, горевший в ее сердце. «Я хочу, чтобы Сулейман стал только моим, но вместе со своим государством, троном, венцом», – твердила она себе днями и неделями. Она много чего твердила себе. Увы, ей не с кем было поделиться своими мыслями, страхами, расчетами и надеждами. Свои тайны она могла шептать только в розовое маленькое ухо шехзаде Мехмеда: «Сын Хюррем вырастет и станет падишахом над Османами!»
