Дворец султана такой роскоши не видел еще ни разу. Сулейман ничего не замечал. «Значит, ваш шурин уже сейчас обходит вас в богатстве», – захотелось сказать Хюррем, но она смолчала. Терпи, Хюррем.
Когда карета, вздрогнув, остановилась, Хюррем очнулась от воспоминаний. Снаружи раздавались взволнованные голоса. Хюррем приоткрыла занавеску. Еще не рассвело. Кто-то, невидимый Хюррем, кому-то прокричал:
– Ночь проведем здесь!
XLII
Едва услышав о том, что янычары перевернули казаны, султан Сулейман Хан ринулся из предместий в Стамбул. Он даже не стал дожидаться, пока за ним поспеют визири и его паши. Примчавшись в Стамбул, он поскакал прямиком в янычарские казармы. А там без разбора свершил суд над мятежниками. Разве может сын самого Селима Грозного знать, что такое страх? Меч его в тот день трудился без устали. С плеч полетели головы. «Ах вы, негодяи! – бушевал султан. – Вот в чем заключается ваше мужество, вот в чем заключается ваша служба падишаху и государству! Я теперь вижу, как вы мне верно служите! Кто из вас осмелится поднять на меня руку?» Напуганные янычары стояли тихо, склонив головы. Каждая орта
[53]
сложила к ногам султана и свои мечи, и свои знамена. Когда подоспели визири, паши и верные султану воины, все было кончено.
За Хюррем тут же отправили гонца. Рассказывая обо всем, что случилось в Стамбуле, гонец сильно волновался. Слушавшие его женщины не могли нарадоваться.
Кареты тронулись обратно в Стамбул.
Хюррем возвращалась во дворец совершенно другой, странно тихой, грустной, задумчивой.
Султан Сулейман, забыв о всех правилах, сам встретил Хюррем перед дворцом. Он немедленно взял Михримах на руки и расцеловал ее со словами: «Моя маленькая принцесса наконец вернулась домой!» А малышка, посмотрев на нестриженную несколько дней бороду отца, потянулась маленькими ручками, чтобы ухватиться за нее. Вслед за тем наступила очередь шехзаде Мехмеда. Нежная встреча Сулеймана ненадолго отвлекла Хюррем от грустных мыслей. «О великий повелитель, да дарует вам Аллах долгих лет жизни, пусть ваше правление продлится бесконечно!» – приветствовала она падишаха. Сулейман улыбнулся и, наклонившись к ее уху, прошептал: «Я очень испугался за тебя, моя милая Хюррем!»
Вечером того дня Сулейман, увидев, как грустна Хюррем, несколько раз спрашивал: «Что с тобой, моя красавица?»
– Я так боялась, повелитель, – отвечала она. – Когда пришлось уехать из дворца, было совсем страшно. Мятежники выкрикивали наши имена, я боялась за детей. Дорога обратно тоже была тяжелой.
Падишах слушал ее не очень внимательно. Он целовал, обнимал ее и только лишь сказал: «Я вижу, ты испугалась, моя красавица, но больше ничего не бойся».
– Я испугалась не за себя, повелитель.
– Неужели ты думала, что я не приеду спасти вас?
– Я испугалась за вас, повелитель. Упаси бог, чтобы с вами, или с вашим шехзаде, или с маленькой принцессой что-нибудь случилось. Я всего лишь ваша покорная раба и готова, если уж суждено, пожертвовать с радостью ради вас своей жизнью.
Лицо падишаха расцвело. Он был очень счастлив. Все чувства, которые не давали ему спокойно спать последние два дня, – гнев, волнение, тревога, ярость, вызванные восстанием, – улетучились в одно мгновение. И как она умудрялась только подбирать такие слова? Сулейман всегда этому изумлялся. Даже визири и паши, которые закончили Эндерун и много лет жили во дворце, не умели так прекрасно и при этом уважительно говорить, как Хюррем. Она по-прежнему говорила с сильным акцентом, по-прежнему не выговаривала «р», но только и всего.
– Моя дорогая, моя милая красавица Хюррем! Только ты и есть у меня, а еще наш друг Ибрагим. Вы оба делаете мою жизнь легкой и счастливой.
Опять Ибрагим! Опять Ибрагим возник рядом с ними.
– Я не хотела уезжать из дома моего повелителя, но Валиде Султан… – Хюррем не договорила.
Падишах перебил ее поцелуем. «Я все знаю, – сказал он. – Ты не хотела уезжать, но матушка настояла. И правильно сделала. А ты правильно сделала, что послушала приказ Валиде. Знаешь, когда я узнал о восстании, то первое, о чем подумал, что мятежники могут как-то навредить тебе и детям, и успокоился, лишь когда услышал, что ты покинула дворец и находишься в безопасности».
– Это большая честь для меня, повелитель, ведь ваша покорная раба думает, что все ваши мысли лишь об османском государстве.
Сулейман улыбнулся и сказал: «Мы предоставили разбираться с османским государством Ибрагиму, ведь у нас в голове только Хюррем…»
Остальных слов она не расслышала, все внутри ее зазвенело от злости: «Это он специально! Сколько же можно? Неужели он вспоминает имя этой свиньи, даже сжимая меня в объятиях? Зачем Сулейман предоставляет греку государство? Ведь у султана достаточно ума и силы, зачем нужен Ибрагим? Сулейман чувствует, что я его терпеть не могу, и, наверное, специально делает так, чтобы я ревновала. Он смеется надо мной».
– Я не могу скрывать своей радости оттого, что ваш покорный раб Ибрагим сейчас далеко отсюда. По крайней мере, так Ибрагим-ага занят чем-то полезным. Благодаря его отсутствию наш повелитель нашел время, чтобы провести его вместе с нами.
Сулейман уловил сарказм в ее словах.
– Давай говорить начистоту, моя дорогая Хюррем. Ты невзлюбила Ибрагима с первого дня. Почему, я не знаю. Если он узнает об этом, то обидится, потому что он всегда говорит о тебе очень хорошо и высоко ценит тебя.
– Так, значит, мы ошибались, – воскликнула Хюррем. – Мы думали, что одобрения нашего повелителя нам вполне достаточно. Значит, требуется еще и одобрение великого визиря.
– Послушай, Хюррем, – сказал Сулейман серьезно. – Мне не очень нравится, как ты говоришь об Ибрагиме. Великий визирь относится к тебе с должным почтением. Мы без него как без рук, ведь он единственный человек, на которого мы можем полностью положиться. Мы не просто так одарили его нашей милостью, даровали ему нашу сестру Хатидже. Ибрагиму можно поручить любое дело, даже самое сложное. Ибрагим может за одну ночь построить корабль, Ибрагим может достойно принять послов, Ибрагим может повести воинов в бой. Другого такого человека рядом с нами нет. Мы знаем его с юных лет и привыкли ему доверять, и хотим, чтобы ты тоже доверяла ему. Повторяю, великий визирь всегда говорит о тебе с почтением.
Хюррем оставалось только промолчать.
Спустя несколько недель однажды ночью Хюррем спросила: «Почему янычары переворачивают казаны, повелитель? Неужели они могут представить себе другого повелителя, более справедливого, чем наш господин мира, более щедрого, чем он, и более сильного? Почему позволяют себе такое бесстыдство?»
– Они жалуются на наше государство.
– Если мы спросим, жалуются ли воины на государство или все-таки на Ибрагима-агу, не решит ли повелитель, что его покорная рабыня перешла границы дозволенного?
