Отец Виктор бережно выложил тесто на широкую доску, раскатал в плоскую белизну. Гладил, ласкал, вдыхал дивные ароматы. Взял форму с острыми кромками, напоминающую серебряный подстаканник. Стал вырезать из теста круглые тельца. Разложил свои изделия ровными рядами. Каждое, словно крохотное лицо, излучало тихое свечение.
Своей молитвой он разрушал злокозненные заговоры. Запрещал тех, кто клялся в любви к России, а сам замышлял убийство. Он ссорил заговорщиков, путал их планы, избавлял Россию от жестокой доли. Спасал страну от смуты и раздоров, от расхитителей и стяжателей. Он чувствовал, как бьется и трепещет зло, уловленное в тенета его молитв, словно черная обессилевшая птица.
Отец Виктор священнодействовал. Взял в руки бронзовую печать и бережно, твердо, чтобы не дрогнула рука, стал прикладывать печать к белым тельцам. Тесто чуть расступалось, печать углублялась в мякоть, оставляла клетчатый оттиск. Распятие с надписью «Иисус Христос, Победитель». Казалось, что на маленьком белом лице вдруг открывались глаза. Множество глаз, чистых и любящих, смотрело на отца Виктора, и он благоговел, орудовал печатью. Превращал кусочки теста в крохотные иконы. Перед этими иконами бессловесно молился. Печать с распятием закупоривала вход в подземелье, где бушевали и злобились адские силы. Не могли одолеть печать.
Он смирял молитвой бунтовщиков и смутьянов, желавших потрясений и смут. Тех, кто готовил волнения и погромы, когда безумные толпы с кровавыми вождями громят усадьбы, взрывают храмы, режут ненавистных, гонят по русским степям обезумевшую лютую конницу. Он кропил их воспаленные головы святой водой, остужал гневные сердца, накладывал крестное знамение на плюющие злобой уста. Кроткое тесто с хрупким распятием останавливало толпы, смиряло порочные сердца. Вихри ненависти замирали, как свернувшиеся черные лисы.
Отец Виктор соединял две части просфоры, накладывая одну на другую. Лепил крохотные скульптуры, напоминавшие белые грибки. Пальцы чувствовали теплый бархат теста. Ряды просфор напоминали воинство в белых одеждах.
Он поражался глубине божественных смыслов, заключенных в просфоре. Духовное и телесное в человеке. Человеческое и божественное в Спасителе. Земной, исполненный греха род людской и преображенное, снискавшее рай человечество. Он хотел проникнуть в глубину божественных тайн. У него начинала кружиться голова и обмирало сердце. Его пальцы касались теста, которое чудесным таинством претворится в тело Господне. Его пальцы касались Господа, и от этого становилось страшно и восхитительно.
Он обращал грозное предупреждение алчным сребролюбцам. В безумном влечении к злату, поклоняясь золотому тельцу, они забыли все заповеди, нарушили все человеческие и божественные законы. Обирают народ, раздевают донага слабых и беззащитных, окружают себя вопиющей роскошью, кичатся дворцами, которые обречены на сожжение. Он изгонял их из русской жизни, как Господь изгонял торговцев из храма. Превращал в ржавчину их яхты и самолеты, развеивал в прах неправедные состояния. Он был гневен в своих укоризнах. Верил, что на стяжателей будет наложена запрещающая печать.
Отец Виктор достал жестяной черный противень. Омыл водой. Насухо вытер чистым полотенцем. Извлек коробку, где лежали восковые соты, еще недавно полные меда и пчелиного гула. Натер противень воском до блеска, слыша медовые благоухания. Стал укладывать просфоры на противень. Каждую просфору он целовал, словно прикладывался к иконе. Белые просфоры отражались в черном подносе, и казалось, что маленькие лебеди плывут по ночному озеру.
Он изгонял из народа уныние, одолевал неверие. Укреплял в деяниях воинов, художников, хлебопашцев. Он изгонял зверя, который поселился в народе. Находил этого зверя в людских сердцах, молился перед хрипящей пастью. Загонял зверя в подземную берлогу и заваливал камнем.
Настала ночь. В доме было темно. Только горела лампада перед образом и тихо светились просфоры, над которыми слабо трепетало сияние. Пора было топить печь.
Отец Виктор принес из сеней дрова. Развел в плите огонь, глядя, как танцуют красные язычки на полу и бежит по стенам золотистая рябь. Прилег на кровать, ожидая, когда накалится духовка. Поленья, которые он принес, огонь, который запалил, плита, в которой накалялась духовка, – все составляло таинство. Все было священно, связано с преображением хлеба.
Он молился о президенте. Укреплял его в благих деяниях. Одевал покровом благодати, заслонял от яда, кинжала и пули, от колдовских обольщении и слабостей. Чтобы вера его не тускнела. Чтобы не искривлялись его пути и он оставался на том, единственном, что указал Господь. Выбрал из миллионов людей, дал великую власть, наставил на служение Родине. Там, в кремлевских палатах, пусть услышит молитву деревенского попа. Пусть молитва поможет ему в великой брани.
Красные язычки танцевали на полу, словно письмена. Отцу Виктору казалось, что молитва его услышана.
Он открыл дверцу духовки. На него полыхнул бесцветный жар. В двух местах духовка прогорела, и в щелях трепетал белый свет. Он осторожно взял противень, поставил в духовку, чувствуя, как жар коснулся теста. Оно словно вздохнуло. Пшеничный дух, медовый аромат, смоляное благоухание поленьев сладко опьяняли его. Он подумал, что так пахнут ангелы, несущие райскую ветвь.
Был еще человек, нуждавшийся в защите. Губернатор Плотников, который случайно явился в храме и исповедовался в забытом грехе. Губернатор был устроителем, неутомимым радетелем, отдавал губернии всю душу, желал блага ее обитателям. Он был духовный творец, вершил подвиг, им двигало благо, он был подвижник. Отец Виктор слышал, что губернатору трудно, что на него свалились напасти. Он сражался со своими бедами, с жестокими силами зла, которые на него ополчились.
Отец Виктор желал ему победы. Желал одоления бед. Он вслушивался в едва различимый звон, доносившийся из духовки, словно пели крохотные колокола. Думая о Плотникове, отец Виктор посылал ему эти, едва различимые звоны, чтобы они вдохновили губернатора на служение.
Пришло время извлекать просфоры из духовки. Отец Виктор помолился, прочитал «Отче наш». Схватил полотенце и вытянул из духовки противень. Просфоры золотились, как малые слитки. От них шло сияние. Над каждой горел крохотный нимб. Отец Виктор любовался своими изделиями. Принес корзину и, обжигаясь, складывал в нее драгоценные слитки. И в каждом был запечатлен лик Божий, в каждом поместилась молитва, каждый, как малое светило, освещал мироздание.
Он вышел из дома в ночь, неся корзину. Церковь, как темный корабль с мачтой колокольни, была окружена звездами. Они то разгорались, то меркли, роились, словно разноцветные пчелы, собирались в сверкающее множество, а потом разлетались, оставляя после себя млечную пыль. Голова начинала кружиться, когда отец Виктор смотрел на колокольню, вокруг которой текли миры, переливались светила, и храм казался ковчегом, плывущим среди звезд.
Тяжелым скрипучим ключом он отворил церковь. Пахнуло сладким воском, вялой травой, засохшими букетами цветов, которые отец Виктор оставил сохнуть в вазах перед иконами. Едва ощутимая теплота скопилась в храме за долгие годы служений и молитвенного стояния прихожан с тех времен, когда храм был многолюдный, и эту теплоту надышали те, кого уже не было в живых.
